Один из лучших российских балетных учителей умер год назад, за день до своего 65-летия. Последнее время он жил и работал в Германии -- уехал в девяностые, когда за адскую работу здесь стали платить уж слишком смешные деньги. До того воспитал плеяду отличных танцовщиков-джентльменов. Собственно, они практически вдвоем с Петром Пестовым тогда определяли будущее русского балета: Пестов воспитывал великих эгоцентриков, испепеляющих пространство вокруг себя фанатов -- Прокофьев говорил не о великой миссии, но о работе, что следует делать наилучшим образом, и выпускал «надежду и опору» балерин. Вспомнить своего учителя через год после его ухода решили Андрис Лиепа и Сергей Филин -- и устроили концерт в Музыкальном театре, балетной труппой которого Филин, заканчивающий в этом сезоне карьеру в Большом театре, руководит вот уже три месяца.

Концерт вышел строгим и домашним одновременно -- наверное, лучший формат для воспоминаний. Филин, впервые выступающий на сцене не только как танцовщик, но и как обязанный произносить речи распорядитель, извинился перед публикой, что не все заявленные на афише артисты принимают участие в вечере (не было Светланы Лунькиной и Николая Цискаридзе, которых родной Большой театр срочно занял в также мемориальной -- посвященной памяти Натальи Бессмертновой -- «Жизели»). Дебют артиста в роли оратора оказался очень удачным -- волнующаяся живая интонация. Надо сказать, что, возможно, общая атмосфера вечера повлияла -- даже выступление «от спонсоров» было скромным и разумным (девушка из «Норильского никеля» поблагодарила за честь поддержки этого проекта).

Концерт кратким не был -- добротные три часа, немаленький набор номеров. Последние российские ученики Прокофьева подходят к завершению карьер, большинство же уже вовсе прекратило танцевать. Зато они сделали неплохие административные карьеры: стал худруком афинского балета Ирек Мухамедов, возглавил балет ростовский Алексей Фадеечев, правит Киевом Виктор Еременко, Веной -- Дьюла Харангозо. Танцовщики, ставшие начальниками, появились лишь в документальном фильме о Прокофьеве, показанном в начале второго отделения. На сцене же были те, кто еще не расстался со сценой, -- и «послы» от учеников, и ученики учеников.

Учившийся у Прокофьева Юрий Клевцов вышел Спартаком; Фригией была Анна Антоничева. Выдранный из контекста лирический дуэт всегда смотрится немного дико на концертах, где так любят его исполнять, -- аффектация героев в нем достойна артистов немого кино. В спектакле эти судорожные объятия и величественные жесты смотрятся уместно -- двое людей, восставший раб и его верная подруга, ухватывают несколько минут наедине в мире, собирающемся их прикончить с особой жестокостью. Там кажется, что иначе и нельзя, что если движения будут менее «грохочущими», то они тут же исчезнут, заглушенные сражающимися войсками. Но отдельно, вот сейчас, в концерте, казалось, что артисты нарочно стараются быть пафосными.

Второй прокофьевский выпускник, Сергей Филин, появился в дуэте из «Русского Гамлета» с Марией Александровой и заставил пожалеть о том, что принял решение завершить в этом сезоне танцевальную карьеру. Сочиненная Борисом Эйфманом развесистая клюква из жизни Екатерины II была превращена артистами в дуэт веселый и жестокий одновременно. В оригинале у Эйфмана не было ни капли веселья, там госпожа обращалась с фаворитом с садомазо-серьезностью. Здесь же Александрова полыхала усмешливым азартом, ее героиня развлекалась, и вовсе не тупое вожделение, вечно выдаваемое балетмейстером героиням, вело ее вперед, заставляло отжиматься на вытянутой вверх ноге героя и от души давать ему оплеуху. Филин же отлично воспроизводил состояние ошеломления вот от этой -- невозможной, неожиданной, величественной и хулиганистой -- женщины: рушился на пол, весь тянулся к ней (и будто сам себя останавливал: гордость-то где?) и финальную пощечину принимал с покорностью и восхищением (и опять-таки никаких предлагаемых Эйфманом унижений).

«Дружеские послания» были самой неудачной частью вечера -- что приехавшие из Киева Наталья Домрачева и Виктор Ищук, сбацавшие гран-па из «Дон Кихота» с напором торговцев семечками и их же патентованным остроумием, что представляющие антрепризу Андриса Лиепы Ольга Коношенко и Нариус Юшка, наоборот, задушившие в па-де-де из «Павильона Армиды» все живое и превратившие его в диалог кокетливый и манерный. Но даже они не способны были испортить вечер, потому что еще был подарок от Мариинки (Евгения Образцова и Андрей Меркурьев примерно отпрыгали баланчинское «па-де-де Чайковского»), еще один прокофьевский ученик Айдар Ахметов аккуратно, печально и отстраненно «пропел» мелодию малеровского «Адажиетто» (партнерша качалась и плыла в его руках, не заботясь о собственной безопасности -- как всегда могли не заботиться о себе и полагаться на партнера девушки прокофьевских учеников). И наконец, порадовал самый младший из танцовщиков, учившийся у мэтра уже в Германии Денис Черевичко.

Он вышел в номере, посвященном судьбе русского эмигранта, -- «Стамбул. 1920», сочиненном Вакилем Усмановым пару десятков лет назад. На сцене стояли высокие сапоги, а персонаж в солдатских штанах и подтяжках на голом торсе выкидывал лихие и вызывающие коленца. Удаль и тоска -- и непростые трюки, выполняемые как бы невзначай. Экстремальный прыжок, возникающий будто случайно, как случайны зигзаги биографии. Достаточно внятный номер слегка подпорчен финалом -- герой собирается вешаться и в угоду хореографу, желающему во что бы то ни стало напомнить о том, что мы смотрим балет (будто можно забыть), затягивает петлю на ногах, а не на шее, что вызывает смех в зале.

Черевичко представлял Венскую оперу и так напомнил собравшимся о том, что не было сказано на вечере. Что лучших своих педагогов Москва в девяностые потеряла (Пестов тоже уехал в Германию). И что когда сойдут со сцены последние их ученики, Большой засияет дырами в премьерском списке. Но о таких вещах на торжественных сборищах не говорят.