Сегодня, в День политзаключенного, к Соловецкому камню на Лубянской площади в Москве, на Троицкой площади в Петербурге, к памятным местам по всей стране придут люди, чтобы зажечь поминальные свечи. ЧСИР -- "член семьи изменника Родины" -- сотням тысяч граждан Советского Союза эта аббревиатура известна не понаслышке. За ней в лучшем случае -- искалеченные навсегда жизни, в худшем - смерть, обозначенная на прокурорском языке другим сокращением -- ВМН (высшая мера наказания). На долю детей «врагов народа» выпало множество тяжких испытаний: расстрелы родителей, детские дома «усиленного режима», по достижении совершеннолетия -- лагеря.

Владимира Уборевич, дочь знаменитого полководца Гражданской, одного из основоположников советской военной доктрины, командарма Иеронима Уборевича, в течение 20 лет шла по этапу -- в прямом и переносном смысле. И.П.Уборевич был приговорен к высшей мере наказания вместе с М.Н. Тухачевским, И.Э.Якиром и другими советскими военачальниками по одному из самых масштабных сталинских карательных процессов 30-х годов -- «Делу военных» 1937 года. В ходе чисток среди высшего командного состава была обезглавлена армия и репрессировано более 40 тыс. человек. После расстрела отца и ареста матери 13-летняя Владимира Уборевич попала в детдом. Чудом избежала ареста по достижении совершеннолетия, пробыв на свободе почти два года. Один счастливый год -- в Ташкенте, у эвакуированной туда Елены Булгаковой (вдовы великого писателя), которая стала самым близким Владимире человеком. Сама числившаяся в «неблагонадежных», Елена Сергеевна не побоялась приютить у себя девочку с «преступной» фамилией. Однако в 20 лет Владимира была арестована, получив пять лет лагерей и запрет жить в крупных городах после отбытия срока.

Владимира Иеронимовна рассказала, что письма к Елене Сергеевне были для нее главным образом возможностью высказаться, выплеснуть на бумагу пережитое. (Они написаны в начале 60-х.) Она надеялась, что «зацементированная боль» воспоминаний после этого отступит, станет легче. Не случилось.

Письма автору вернула сама Елена Булгакова, справедливо предположив, что они будут нужны детям и внукам. Но родственникам Владимира Иеронимовна эти пожелтевшие тетрадные листки не показывала: «Не хотела снова погружаться». Так они и пролежали в старенькой папке 45 лет. В них 20 лет «крутого маршрута» ее жизненного пути: честный рассказ об одной из десятков тысяч судеб, перечеркнутых сталинской системой. Это документальное повествование о времени и о себе. Вместе с фрагментами писем впервые публикуются выдержки из следственных дел Владимиры Уборевич и ее матери Нины Владимировны, которые хранятся в Центральном архиве ФСБ России.

«Мы ничему не верили»

«Жила-была глупенькая девочка и дожила она на Большом Ржевском, 11, до 13 лет, доучилась в 110-й школе до пятого класса. Было у нее много чудесных друзей, хорошие папа с мамой, своя комната с канарейкой, куча всяких дел и игр, и не понимала она, что всю свою последующую жизнь будет вспоминать это обыкновенное детство, как сказку. Не эпизоды жизни, а «ту» жизнь я отличаю мысленно от «этой», как день от ночи. /.../

Весной, в начале мая все это началось для меня и для моих подруг. 31 мая застрелился Ян Борисович Гамарник (начальник политуправления РККА, посмертно признанный «врагом народа» и осужденный по «Делу военных». -- Ю.К..). Как Вы помните, они жили в квартире над нами... Мы с Ветой (дочь Я.Б. Гамарника. -- Ю.К.) сидели в большущей гостиной и рассматривали альбом с фотографиями, зачерчивали черным карандашом тех, кто уже из военных пропал... О своем папе я еще ничего не знала, но уже предчувствовала. Мама меня уже подготовила. Когда произошло несчастье в доме Гамарников, мама сказала мне что-то неясное, что папа тоже может попасть в неприятность, что он был дружен с Я.Б. и что-то еще... Она уже несколько дней как знала, что папа арестован. /.../

10 июня утром ко мне вбежала Ветка и сказала, что они с мамой едут в Астрахань (осужденных по «Делу военных» расстреляют 12 июня, приговор вынесут 11-го, а постановление о высылке членов их семей было принято заранее. -- Ю.К.). Сколько было радости, когда я сказала, что мы тоже. /.../. Я была полна забот о своей канарейке, рыбах, черепахе и хомяке, которых решила везти с собой.

Друзей в доме немного -- все боятся. Знаю, что заходила только Галина Дмитриевна Катанян. Лиля (Брик. -- Ю.К.) сказала: «Мы сейчас с Ниной друг друга не украшаем». Виталия Примакова (ее мужа, легендарного основателя Червонного казачества, также расстрелянного по «Делу военных». -- Ю.К.) арестовали в июне 1936 года. Он уже сидел год. /.../

Приехала в Астрахань Света Тухачевская, приехал Петька Якир... Только в июле я узнала, что с папой. Проболтался Петька. Восприняла я это тяжело. Где-то бежала, плакала...

Как-то мы с Веткой, Светкой и Петей (Гамарник, Тухачевской и Якиром. -- Ю.К.) пошли в кино... До фильма с эстрады «клеймили позором» наших отцов. Мы пересмеивались. Нам не было стыдно, не было обидно. Не пойму, откуда это взялось, но мы ничему не верили. /.../

Когда во двор вошел 5 сентября работник НКВД, мама сказала: «Это за мной». Я помню, что во время обыска мама не плакала, но очень нервно спрашивала несколько раз, куда денут ее девочку. Эти люди говорили, что девочке тоже нужно собрать вещи и что ничего «с ней не сделается». Мне собрала мама два чемодана прелестнейших вещей, вплоть до булавочек на колечке, отдала свои часики и потихоньку в туфлю положила маленькую папину фотографию. Эта спрятанная во время ареста фотография сказала мне много о мамином отношении к отцу в те дни.

И вот мама поцеловала меня напоследок, еще раз спросила, что будет с дочерью, и ее увезли на маленькой легковой машине. Через короткое время эта машина вернулась и повезла меня... Уже в 10-м часу меня подвезли к высокому забору. На калитке было написано «Детприемник». Каково же было мое изумление, когда я увидела там Ветку Гамарник, Светлану Тухачевскую, Славку Фельдмана (сын расстрелянного по «Делу военных» комкора Б.М.Фельдмана.-- Ю.К.).»

«Черное пространство и бесконечный ряд виселиц»

«Привезли нас в детдом под Свердловском в поселок Нижне-Исетск. Вышел к нам старенький директор и объявил нам, что никаких матерей мы здесь не увидим и что мы в детдоме. Четыре года как во сне. Все кажется серым, расплывчатым и грустным.

Первый год в детдоме был очень тяжел. Я помню, что каждый вечер, ложась в постель, брала мамину фотографию и много плакала. /.../ Кроме того, меня очень обижали в детдоме мальчики. Вещички начали у нас воровать все. Воры, просто девочки, кастелянша. Все.

/.../ Когда я думала о Москве, то мысленно видела черное пространство (почему-то без улиц и домов) и бесконечный ряд виселиц или силуэтов виселиц и снег, снег... Помню, что я много лет жизни в детдоме не уставала мечтать о папином приезде за мной, в прохожих искала папу и была уверена, что он вернется, что его где-то прячут. Как-то мне даже показалось, что он идет ко мне по шоссе.

В детдоме я жила «второй жизнью». Я пела в хоре, была отличницей, рисовала, купалась и имела много друзей. /.../ От мамы из лагеря я получала письма, чудные письма, написанные очень убористо, чтобы больше сказать. /.../ Последнее письмо было от 20 августа 1939 года из Темниковских лагерей. Мама писала, что ее куда-то увозят и потому месяцев шесть писать она не будет, чтоб я не волновалась. Это было ее последнее письмо».

ЦА ФСБ РФ, архивное следственное дело (АСД) № Р-23913 на Уборевич Н.В. и других, Личное дело заключенного:

«Заявление Народному Комиссару Внутренних Дел СССР, Генеральному Комиссару Государственной Безопасности Л.П. Берия от Уборевич Н.В. 29 января 1941»

Крайне тяжелые личные обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам с таким, в сущности малозначащим и мелким делом.

Но несколько месяцев назад здоровье мое и хозяйство пришли в совершенный упадок. Скудная одежда моя обветшала, нет возможности не только чинить ее, но и просто выстирать, т.к. стирка платная. У меня давно нет ни мыла, ни зубного порошка. Попытка чистить зубы мелом, который выдают для чистки параши, кончилась воспалением слизистой оболочки рта...

На почве острого малокровия я ослепла. Лечат меня хорошо, но огромное количество лекарств, которые я ежедневно поглощаю, не могут утолить того мучительного чувства голода, который пересиливает даже снотворные средства.

Все вместе взятое заставляет меня г. Народный Комиссар, обратиться к Вам, не найдете ли Вы возможным предоставить мне какую-нибудь часть изъятых у меня без приговора денег.

Если вы найдете конфискацию моих и девочкиных вещей без приговора суда неправильной, то ввиду острой нужды в этом прошу Вашего распоряжения в выдаче мне 1 юбки (не имею никакой), 1 фуфайки или вязаной жакетки (не имею кофты), немного белья и теплый платок или шапку».

Обычно подобные заявления-просьбы механически подшивались к делу и оставались без ответа. Для Уборевич сделали исключение, ответив -- четыре с лишним месяца спустя.

«4 июня 1941 г. Секретно

Нач. Бутырской тюрьмы НКВД СССР майору Госбезопасности тов. Пустынскому.

Просим объявить арестованной Уборевич Нине Владимировне на ее заявление..., что ее вещи сданы в доход государства как конфискованные и возврату не подлежат.

Зам.нач. 2 отдела НКГБ СССР Калинин

Зам. нач. 2 отдела капитан Госбезопасности Матвеев».

ЦА ФСБ РФ, АСД № Р-23913 на Уборевич Н.В. и других, Наблюдательное дело. «Заявление Председателю Верховного Совета СССР М.И. Калинину от осужденной к высшей мере наказания Уборевич Н.В.

У меня, почти два года тому назад, тоже не хватило сил доказывать свою невиновность, и я, замученная физическими мерами воздействия, подтвердила ложь о себе, Корк Е.М. и Авербух Б.С. (жены А.И. Корка, расстрелянного в 1937 году по «Делу военных» и Я.Б. Гамарника, застрелившегося перед арестом. -- Ю.К.).

Обо всем этом 12 марта прошлого года я написала Народному Комиссару НКВД Л.П. Берия. Вызывал меня прокурор, уточнил и выяснил все обстоятельства дела и следствия. Все трижды запротоколировано.

Михаил Иванович! В предъявленном мне обвинении я не виновна, что подтверждается показаниями всех подсудимых.

Я не совершала преступления.

Помилуйте меня».

В 1943 году Владимира Уборевич узнала, что ее мать «осуждена на десять лет без права переписки».

В Свердловске проводил вступительные экзамены Московский архитектурный институт. Труднейшие экзамены Владимира сдала успешно, несмотря на детдомовское «образование» и неблагополучное происхождение. Но радость оказалась преждевременной: институт лишь вступительные испытания организовывал на Урале, а учебный год открывал в Ташкенте. «Вы здесь до особого распоряжения НКВД» -- права на выезд за пределы Свердловской области у Уборевич не было. Но тем не менее добыть командировочное удостоверение в Ташкент все-таки удалось. Там ее ждала неожиданная радостная встреча -- с Еленой Булгаковой, эвакуированной с семьями московских и ленинградских литераторов.

«Елена Сергеевна! Помню, как мы ходили с Вами смотреть общежитие, в котором мне следовало жить. Это был сырой сарай, и мы с Вами решили, что мне с моим ревматизмом эти апартаменты не подойдут.

Так я и осталась жить у Вас. Жилось мне у Вас чудесно. Мне всегда было с Вами весело, всегда интересно. С другой стороны, мне было у Вас плохо жить. В детдоме я никому не была нужна. Стала солдатиком, убрала все чувства глубоко, за грань. Я последние годы в детдоме была самой веселой девочкой, самой бодрой спортсменкой и плясуньей. Но все это подспудное нельзя было трогать.

И вот Ваша мягкость, теплота совсем меня размагнитили, и я вдруг стала много плакать. Не знаю, как Вы расценивали мое поведение и заметили ли Вы, как действуете на меня. Только у Вас я так много плакала, а потом -- совсем разучилась».

Через некоторое время институт вернулся в Москву. Когда утверждались списки студентов и профессоров, которым разрешено уехать из Ташкента в столицу, и друзья, и преподаватели очень беспокоились: шансов на то, что дочке «врага народа» с такой известной фамилией разрешат вернуться в Москву, почти не было. Однако в общей спешке «проверяльщики» слегка утратили бдительность и из списков ее не вычеркнули. У хорошенькой, грациозной и жизнерадостной Владимиры появилось много друзей и поклонников. Было очень весело и радостно учиться, и эти два года учебы в Московском архитектурном институте, год -- в Ташкенте и год -- в Москве, она называет самыми лучшими в жизни с 1937 по 1957 год. Казалось, тучи рассеиваются. Елена Булгакова сказала тогда: «Мира хватила такую большую чашу горя, что больше ей уж не полагается». Она ошибалась.

«Следователь бегал вокруг меня, размахивая пистолетом»

«11 сентября 44-го года. Утро серенькое, моросящий дождь. Я собрала с собой чемодан вещичек, положила акварель, кисти. Зашла в институт за справкой о выезде на каникулы (собиралась в дом отдыха с подругой. - Ю.К.). Ко мне подошел высокий мужчина в сером костюме и спросил, я ли Уборевич. Попросил выйти на минутку. Подошли к машине. Около шофера сидел в синем. Сказали, что им быстренько нужно проверить кое-какие документы, что к пароходу я успею вернуться. Так и привезли меня на Лубянку. /.../ Следователь -- взъерошенный псих -- кричал, бегал и требовал, чтобы я «сознавалась».

ЦА ФСБ РФ, АСД № Р-41897 на Уборевич В.И. Тухачевскую С.М. и др. «Из протокола допроса обвиняемой Уборевич В.И. от 11 сентября 1944 г.

Вопрос. Вы арестованы за проведение антисоветской работы. Следствие предлагает вам правдиво показать о совершенных вами преступлениях.

Ответ. Я никогда не вела антисоветской работы и никаких преступлений перед советской властью не совершала.

Вопрос. Вы говорите неправду. Следствию известно, что вы вели вражескую работу, о которой и предлагаю вам подробно показать сейчас на допросе.

Ответ. Повторяю, что никакой вражеской работы я не проводила...

Враждебно настроена по отношению к советской власти я не была».

«Так началась тюрьма. От следователя меня повели обыскивать, забирать вещи. У заключенных (женщин. -- Ю.К.) отбирают пояса для чулок, у мужчин ремни, отпарывают пуговицы. По яркому коридору привели в «бокс» -- маленькую ярко освещенную камеру. Состояние, помню, было дикое.

Вызовы к психам-следователям начинались в мертвый час. Специально давали нам лечь, а тогда вызывали. Так же ночью. Когда я сказала, что сижу за отца, он (следователь. -- Ю.К.) чуть не лопнул от возмущения: «У нас дети за отцов не отвечают!» Все часы, отведенные на сон, я проводила у следователя. Он же неутомимо психовал, бегал вокруг меня, размахивая пистолетом, периодами засыпал за своим столом, скрываясь за шевелюрой, потом опять бегал, кричал, матерился, и так каждый день пять-шесть часов ночью и пару часов днем.

Следователя нам сменили. Теперь вел дело полный, спокойный блондин -- садист. Пока я сидела у него, он (я думаю, нарочно) разговаривал с женой по телефону о театре, о развлечениях и всяких проявлениях жизни человеческой.

Светлана сидела в соседней камере, и мы начали сначала перестукиваться, а затем переписываться (записки оставляли при выносе параши в туалете за батареей. -- Ю.К.). В каждой камере есть стукачи, и нас со Светланой за переписку посадили на пять суток в карцер.

Холод поддерживается особой продувной вентиляцией. В карцере есть бетонный столбик, на который опускается с 12 ночи до 6 утра доска-кровать, лампочка и больше ничего. В торце коридорчика около моей крайней камеры стоит стол и два стула дежурных, которые сидят здесь в тулупах. Мои соседки по камере дали мне с собой мою студенческую телогрейку, и я мерзла не так сильно, как бедная Светлана. У той вообще не было теплых вещей, т.к. арестовали ее в сентябре в трамвае. В карцере за пять дней один раз горячий суп и три раза кипяток. Хлеб 300 гр. в день.

У меня было что-то плоховато с сердцем. Пульс очень частил, грудь сдавлена, врача не вызывают».

ЦА ФСБ РФ, АСД № Р-41897 на Уборевич В.И. Тухачевскую С.М. и др. «Обвинительное заключение по следственному делу по обвинению Якир П.И., Тухачевской С.М., Уборевич В.И.

Следствием по делу установлено, что обвиняемые: ЯКИР П.И., УБОРЕВИЧ В.И. и ТУХАЧЕВСКАЯ С.М. с осени 1942 года поддерживали между собой на почве общности враждебных взглядов дружественные взаимоотношения и проводили среди своих знакомых антисоветскую агитацию, направленную на дискредитацию мероприятий партии и советского правительства, а также распространяли клеветнические измышления против руководителей советского государства.

УБОРЕВИЧ В.И. начиная с 1942 года среди своих знакомых распространяла клевету о советской действительности, утверждала, что в СССР отсутствует политическая свобода. В связи с арестом отца, возводила клеветнические измышления на вождя ВКП(б) и советское правительство и пыталась доказать своим единомышленникам правоту троцкистских измышлений о том, что, якобы, вождь партии ведет страну не по Ленинскому пути.

3. УБОРЕВИЧ Владимира Иеронимовна, 1924 г.р. уроженка гор.Читы, литовка, гр-ка СССР беспартийная, дочь врага народа -- УБОРЕВИЧ И.П., до ареста -- студентка 3 курса Московского архитектурного института. -- Обвиняется в том, что: Во время Отечественной войны проводила антисоветскую агитацию, т.е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58-10 часть 2-ая УК РСФСР».

«На третий месяц сидки в Бутырках дали прочитать приговор -- «пять лет исправительно-трудовых лагерей». А я-то думала -- на свободу.

Весна 1945 года В наших делах ретивый следователь написал: «дальние лагеря». Мне -- Воркуту, Свете -- Печору.

Из женщин ехали на Воркуту крупные блатнячки. Чтобы попасть в дальние лагеря, нужно было большое преступление. Или лагерное убийство, или побег из лагеря, или 58-я статья.

Котласская пересылка -- очень мрачный лагерь со строжайшим режимом... Из барака нас водили ежедневно на работу за зону. Таскали доски. У меня в тот период было плохо с сердцем. Иногда врачи освобождали. Мне очень трудно было работать. Пейзаж очень плоский, свинцовое, холодное небо. Вдали такая же свинцовая Северная Двина. Все мечтала нарисовать. Кругом равнины бескрайние и только вышки над землей.

В Воркуте вагон остановился часов в пять утра 9 мая 1945 года. День и час окончания войны! Мне казалось, что в такой час нас должны выпустить на все четыре стороны... Конвоировали нас с собаками и автоматами. Так началась жизнь в лагере».

***

В Москву Владимира Уборевич возвратилась в 1957-м. Светлана Тухачевская прислала ей в Воркуту, где после окончания лагерного срока Владимира была в ссылке, телеграмму: «Наших реабилитировали».

Письма Владимиры Уборевич и дополняющие их уникальные документы из Центрального архива ФСБ России готовит к публикации издательство «Время». На фоне лозунгов о необходимости изучать историю исключительно на героических примерах, вновь поднятых на щит в год 70-летия «большого террора», у этой книги вряд ли будет массовый читатель. Она не для всех. Но для каждого, кому не безразлична подлинная история России во всей ее полноте. Она -- и дань памяти тех, чьи безвестные могилы эпохи «большого террора» некому оплакивать.