С конвейера гигантской фабрики по производству зрительских и слушательских впечатлений, каковую представляет собой Мариинский театр, особенно в фестивальный период, сошло новое изделие под названием «Прерванная ария». Это одноактный балет на музыку Симфонии in C Стравинского, которого нынче по случаю 125-летия разнообразно чествуют, в том числе и таким способом. Поставил балет молодой канадский хореограф Питер Кванц.

Нельзя сказать, что имя это гремело среди простых любителей балета или даже шелестело среди профессионалов. Всезнающий Интернет донес сведения о сотрудничестве с несколькими компаниями, в том числе вполне уважаемыми, вроде American Ballet Theatre, какое-то косвенное, опосредованное отношение имел он и к «Дому Баланчина» New York City Ballet. Сведения, впрочем, довольно куцые и никак не объясняющие, отчего именно это лицо нынче удостоилось права постановки в одной из ведущих трупп мира.

Г-н Кванц оказался весьма субтильным человеком мальчикового телосложения, вышедшим на поклоны в несколько мешковатом костюме и с робкой улыбкой. Весь его облик обнаруживал застенчивость подростка, которого пустили поиграть во взрослые игры. Что как нельзя лучше гармонировало с предъявленным перед тем хореографическим сочинением.

Стравинскому, непревзойденному мастеру отточенных mot и чеканных афоризмов, принадлежат два высказывания: «Я был и по-прежнему остаюсь почтительным учеником Аристотеля: искусство начинается с подражания» и «Любой, кто делает нечто новое, причиняет вред старому». Питер Кванц, ставя Стравинского, строго следовал лишь первому из них. Несмотря на его заявление, что мы-де «кончено, не можем не работать над созданием новой лексики, где всякое новое слово должно коррелировать с сегодняшним днем», работа эта решительно ни к каким результатам не привела. Лексика «Прерванной арии» -- с эпигонской точностью воспроизведенный неоклассицизм Баланчина. И «всякое новое слово» ни с сегодняшним днем не соотносится, ни тем более вреда старому не причиняет попросту за отсутствием этого самого нового слова.

Притом нельзя не отдать должное музыкальности постановщика: все же сочиненные им движения возникают из музыки, а не накладываются на нее или к ней механически пришпандориваются. Кванц слышит ритм, темы, голоса, тембры инструментов (оркестр Валерия Гергиева сыграл Симфонию in C упруго и красочно) -- и находит им довольно точные пластические соответствия. Сомнительный комплимент -- вообще-то музыкальность есть условие профпригодности балетмейстера, однако по нынешним временам и за такое приходится отдельно хвалить.

«Прерванную арию» можно рассматривать в нескольких контекстах. Первый -- в ряду свежеизготовленных текстов, пополнивших репертуар Мариинского балета. Сочинения эти таковы, что, когда новинка не вызывает стон, ужас и скрежет зубовный, уже благодарен автору, в данном случае Кванцу.

Другой контекст -- рамки программы, в которую помещен балет: следом давали «Четыре темперамента» и «Вальс» Баланчина. И это сравнение оказалось гибельным для бедолаги канадца. Да, он музыкален, но музыкальность его, если можно так выразиться, формальна. Он грамотно ставит движения на музыку, полученные комбинации местами не лишены красоты, но они лишены художественного содержания. Человек вроде умеет говорить, и дикция у него есть, однако сказать-то ему нечего. Перед премьерой хореограф глубокомысленно рассуждал о том, что Стравинский начинал писать свою суховатую, умную, ироничную и горестную симфонию в 1938-м под впечатлением от недавних смертей матери, жены и дочери, а заканчивал в 1940-м, уже переехав в Америку и вдругорядь женившись. В балете это выразилось в том, что солистка (ею в день премьеры была высокопрофессиональная Виктория Терешкина) последовательно танцует вариации с тремя партнерами, которые в конце застывают на фоне задника черными силуэтами в контровом свете. Но тут, как на посредственной картине, краска так и осталась краской -- не стала светом, воздухом, рассказом про что-то для тебя важное, открытием чего-то тебе необходимого. Кванц щедро цитирует в том числе «Четыре темперамента», однако когда на сцене предстает сам шедевр Баланчина, отчетливо воспринимается принципиально другой вид самоосуществления в хореографии: тут явлена вся полнота знания отношений мужчины и женщины (и мужчины с женщинами, что так характерно для выдающегося знатока вопроса мистера Би).

Надо сказать, сейчас этот балет в Мариинском театре танцуют еще лучше, чем на премьере три года назад. Особенно хороши были Антон Пимонов -- Флегматик и Александр Сергеев -- Сангвиник. Сергеев, много работающий в последние сезоны, на глазах вырастает в серьезного артиста. Осмысленность, выразительность каждого движения делают его интересным не только в настоящей хореографии, но и в той же «Прерванной арии», и даже в полной ерунде вроде «Кроткой» Донвены Пандурски.

«Вальс» снова заставил думать, что в искусстве «что сказано», конечно, неотрывно от «как», но все же чуть важнее. Синопсис выглядит форменной балетной вампукой: на балу Смерть отбивает Девушку у кавалера и вальсирует ее, соответственно, до смерти. Когда это танцуют Ульяна Лопаткина или Дарья Павленко, их внутренняя значительность поднимает незамысловатый сюжетец до высот трагической поэзии. Нынче в «Вальсе» вышла Анастасия Колегова, у которой никакой глубины нет, и метафизическая история превратилась чуть ли не в бытовую.

В очередной раз приходится констатировать давно известное: если со сцены ни о чем содержательном не рассказали, так это предприятие и не нужно.