Мудрейший Сергей Женовач для первого спектакля нового театра, образовавшегося из учеников его курса, выбрал образ non-finito, незавершенный роман Николая Лескова «Захудалый род» (Семейная хроника князей Протозановых. Из записок княжны В.Д.П.). Для юного театра образ non-finito самый благодарный. Он по определению предполагает импровизацию, свободное, легкое движение внутри текста и возможность постоянного поиска в нем новых смыслов, идей. Сама незавершенность, «брульонность» («черновиковость») романа -- чудесный случай создать спектакль «на вырост», в котором все будет от раза к разу совершенствоваться и меняться к лучшему. Забавно, что искреннее обаяние такой «брульонностью» явлено уже в дизайне программки спектакля. В ней во всей своей милой корявости воспроизведен написанный от руки с помарками и зачеркиваниями текст о действующих лицах и исполнителях. Оный текст ассоциируется с образцами альбомной культуры того самого, романного времени.

Достойно восхищения также и то, что Женовач отыскал «черновик», который не требует к себе снисхождения. Самого Лескова его незавершенный роман мучил. Поднятые в нем вопросы (о судьбе дворянства, о том, что на роду написано, и как жить с Богом) глыбой какой-то ворочались, бесконечно раздвигая рамки жанра. «Захудалый род» кончать невозможно, даже несмотря на то, что он почти весь в брульоне окончен. У меня руки от него отпали, и мне сто раз легче и приятнее думать о новой работе, чем возвращаться на эту ноющую рану... Пусть пройдет время, -- тогда, может быть, что-нибудь и доделаю, а теперь... от этого много черной крови в сердце собирается. Надо прежде забыть» -- это из письма 1874 года Аксакову. А вот послание Суворину 1889 года: «Мне это дорого, как ничто другое, мною написанное, и я жарко хотел бы видеть этот этюд распространенным как можно более...»

Этюд, семейная хроника, письмо... Художник Александр Боровский очень точно вывел пластическую формулу всех этих понятий. Сконструировал на сцене ячейки в два яруса, стилизованные под старинные рамы фамильной галереи. А может, это альбом с дагеротипами. И мы его листаем, тревожа чью-то полустертую в памяти выцветших отпечатков жизнь. В рамах появляются герои, славные люди семейства Протозановых. Их представляет Вера Дмитриевна (актриса Анна Рудь), внучка знатной княгини Варвары Никаноровны, при которой род еще процветал. Замечательно то, что режиссер в полной мере дал ощутить пряный сочный вкус лесковского слова. Действие выстроено как чтение романа: все слова от первых лиц и от автора произносят сами герои, и речь течет так красиво полноводно, как и должна. Нигде не скудеет и не засоряется.

Сменяющие друг друга в рамах герои, сперва принимающие картинные позы на манер академической живописи золотого пушкинского века, неспешно ведут рассказ о житье-бытье честного рода. Хозяйка в доме и в романе, и на сцене -- Варвара Никаноровна Протозанова, сыгранная красавицей Марией Шашловой точно так же, как увидено Лесковым при описании ее «большого портрета работы известного Лампи»: «Портрет писан во весь рост, масляными красками, и представляет княгиню в то время, когда ей было всего двадцать лет. Княгиня представлена высокою стройною брюнеткой, с большими ясными голубыми глазами, чистыми, добрыми и необыкновенно умными. Общее выражение лица ласковое, но твердое и самостоятельное. Опущенная книзу рука из белых роз и выступающая одним носочком ботинка ножка дают фигуре мягкое и царственное движение». Вот так ее роль и сыграна: мягко и царственно. Вообще, большой соблазн начать смаковать все олюбленные Женовачом и его актерами фактурные мелочи-мазочки в создании каждого из «портретируемых» на сцене героев, будь то способная всем простодушно пожертвовать ради обожаемого княжеского семейства горничная княгини Ольга Федотовна (Ольга Калашникова) или незадачливый трубач Петро Грайворона (Александр Обласов), не покинувший в страшном бою супруга княгини Варвары Никаноровны князя Льва Львовича (Андрей Шибаршин). Бой для князя, мальчишки -- героя войны 1812 года, оказался последним, а Грайворона стал жить у княгини в приживалах и получать по три стакана водки на дню. И надо видеть, как эти стаканы Грайвороной принимаются, выпиваются и как постепенно из своего портрета-рамы он уморительно во хмелю вываливается. Много в спектакле отличных работ. Чувствуется, режиссер так своих актеров привечает сердешно, что смириться с маленькими для них ролями решительно не может и дарит некоторым (Мириам Сехон, Сергей Пирняк) по два образа, один другого краше.

Сама милота жизни актеров в образе героев Лескова, сам теплый обаятельный стиль, в котором дурачество и шутовство могут вдруг простодушно, по-семейному смениться трагедией и терзаниями душевными, даже сама двухъярусная сценическая конструкция с разыгрыванием глав в отдельных ячеечках, становящихся «вставными новеллами», без сомнения, отсылает к великой работе учителя и единомышленника Женовача Петра Фоменко «Война и мир. Начало романа». Однако Фоменко толстовской проповеди дает отповедь. Полифонизм его спектакля исключает возможность вопроса «в конце концов». Сергей Женовач проповедью толстовства подытожил семейную хронику Николая Лескова. В романе в уста Мефодия Червева, мудреца и богоискателя, Лесков вложил важные для него самого, свидетельствующие о великом пиетете перед учением Льва Толстого идеи о том, что «душа по природе христианка», что «добро само в себе награда», что государства не потребны, и жить необходимо каждому для всех и всем для одного. Рискованно сегодня такие идеи резонерски в зал произносить. Было бы это в каком другом театре -- фальшь звучала бы, не поверил бы. А Женовачу веришь. Потому что простодушие спасает. А еще то, как играющий Червева артист Сергей Аброскин тихо и кротко все эти истины прописные говорит. Так только может тот, за кем правда. И эта нестыдная правда прописных истин примиряет нас с неизбежным одиночеством (и в романе, и в жизни) добрых и совестливых людей и с тем, что молодой театр позволил себе начать с разговора «В конце концов».