Перед началом московских гастролей Алвис ХЕРМАНИС встретился с московскими журналистами и рассказал о своей работе над привезенными спектаклями.

-- Спектакль «Долгая жизнь» вы играете совсем без слов. Это значит, что у вас не было текста, не было пьесы?

-- Да. В Риге нам даже не хотели платить авторские, говорили: «Покажите текст». И только после того как спектакль пригласили на биеннале современной драматургии, сказали: «Ну, хорошо. Но 11% со сборов платить все равно не будем. Заплатим 6%». Вообще «Долгая жизнь» неожиданно в эти годы превратился в экспортный продукт. Он стал европейским хитом -- побывал больше чем в 20 странах. Это происходит потому, что старость начинают понимать в Европе как огромную проблему, ясно, что лет через двадцать большая часть населения будет стариками, и их некому будет кормить. Но в то же время, на Западе прежде всего обращают внимание на социальную сторону нашего спектакля, говорят о бедности. Но я думаю, если сделать спектакль про долгую жизнь американских миллионеров, эффект будет тоже трагикомический.

-- А как спектакль сочинялся?

-- Мы репетировали больше года, актеры ходили в дом престарелых, сделали сотни актерских этюдов. В Риге, когда умирали одинокие старики, нам позволили забирать из квартир их старые вещи, это тоже помогало. Начинали с импровизации, а теперь спектакль работает, как компьютер. Для меня особенно важно, что играют молодые актеры без всякого грима. Исторически важно сделать этот трюк с перевоплощением -- теперь это мало кто умеет.

-- Актеры рассказывают, будто вы хотели, чтобы они этот спектакль играли много лет и вместе с ним состарились.

-- Это невозможно, он физически очень трудный. Приходится ходить, постоянно скрючившись, и так далее. Им все время делают массажи. Одна фирма пластической хирургии даже предложила стать для нас спонсором. «Долгая жизнь», как и каждый мой спектакль, -- это возможность раздвинуть границы актерской технологии. Теперь мы делаем спектакль, который называется «Латышские истории»: нашли реальных людей -- 20 человек, и теперь актеры должны в них перевоплощаться. А в Германии, в театре «Фольксбюне», Касторф и Марталер предлагают сделать «берлинские истории», но там первый час будет документальный, как у нас, а второй -- сочиненный. Что бы могло произойти между этими реальными людьми, если бы они встретились?

-- Расскажите про «Лед». Почему спектакль называется «Коллективное чтение книги с помощью воображения в Риге»?

-- Ну, это не совсем читка. Мы даем зрителям всякие вспомогательные материалы, фотоальбомы. А «в Риге» -- потому что это уже третья постановка этого романа. Первую я делал во Франкфурте. Это был как бы средний план. Вторую -- в Рур-Триеннале, на фестивале, собравшем всю индустриальную мощь Германии. Это был панорамный план, в спектакле участвовали и немцы, и латыши, даже настоящие шахтеры. А наш, рижский, вариант, премьеру которого показали этой осенью, -- это крупный план.

-- Вам нравится роман Сорокина?

-- Там сильно показан механизм манипуляции. Сорокин перед постановкой дал мне пару советов, он просил, чтобы было как можно меньше иронии. По-моему, это серьезно. И про утерянное братство. И про то, что надо говорить сердцем. А пьес Сорокина я не фанат. По-моему, они плоские. Кстати, мне перед этими гастролями звонили с московского радио и почему-то все время спрашивали про порнографию.

-- И что вы об этом думаете?

-- У меня в интимной жизни все в порядке, так что эта тема меня не интересует. И социально-политический аспект театрального искусства меня никогда не интересовал. Театр бесполезен -- как стихи. А про порнографию... Я не люблю, когда на сцене снимают штаны. У меня есть опыт работы с немецкими актерами, которые при всякой возможности обнажаются. Как говорят, немецкие актеры легко открывают попу, но плохо -- сердце.

-- Каково вам работать с немецкими актерами?

-- Все актеры одинаковые. Есть, конечно, нюансы: восточные немцы -- больше технари, западные -- более эмоциональные. Вот я работаю с крупными немецкими актерами, которые получают огромные деньги. И, если сравнить их игру с прыжками в высоту, то они хотят ставить планку низко, но прыгнуть красиво. А я и своим актерам всегда говорю: «Если хочешь купаться, будь готов намокнуть»... Вот, например, я хотел немецких актеров, с которыми работал, отвезти в Сахару, они должны были там выживать, им бы приходилось друг друга поддерживать... А они сделали так, что жили там в люксах с бассейнами. Я уже 20 лет в профессии, мне самому надо находить мотивацию, чтобы был адреналин.

-- У вас много русских авторов в репертуаре: мы уже видели «Ревизора», вот «Лед»...

-- Да, за рубежом в каком-то смысле мы представляем русскую культуру. Например, только что прошла премьера по Татьяне Толстой -- «Соня», ее играют на русском языке. Во Франкфурте зрители очень плакали. Ставили «Город» Евгения Гришковца, «Дредноуты». Со знаменитым артистом Гришковцом я знаком еще с той поры, когда он в Москве не знал, у кого бы переночевать. Теперь вот я приехал и вижу 20-метровый билборд, где он рекламирует американскую банковскую карточку. Его «Город» мы играли в коммуналке, где когда-то жил Михаил Барышников. Это было пять лет назад, в комнате, где играли, жил наш главный артист. В «Дредноутах» на сцене был хор из 50 мальчишек, а во второй части спектакля показывали документальный фильм про советский авианосец, проданный в Китай.

-- Как ваш театр принимают в Риге?

-- В Риге -- самая трудная публика, она никогда не показывает, что у нее внутри. В Риге хорошо тренироваться.

-- А в Москве?

-- Москва меня энергетически вдохновляет. Вот я сейчас сходил в магазин театральной книги и купил десять килограммов книг.