Честно говоря, я ждала чего-то подобного и вот дождалась. В одной из московских газет рецензент заканчивает текст о спектакле американского театра The Wooster Group «Тебе, Воланчик!» признанием: увиденное «вызывает не то что отчуждение, а ощущение огромной пропасти между нами». Между нами -- это между русским и американским театром, разумеется, и, наверное, между русскими и американцами в принципе. Что да, то да, разница есть. Ее заметила и режиссер этой уникальной труппы Элизабет Ле Комп, которая сказал в интервью газете «Коммерсант», что Москва ей «кажется очень русской, здесь нет того смешения лиц и характеров, которое постоянно чувствуешь в Нью-Йорке. Я абсолютно отчетливо чувствую себя здесь иностранкой, чужаком. Мне кажется, русские, приезжая в Нью-Йорк, таковыми себя не ощущают».

Четыре спектакля дала в России впервые посетившая Восточную Европу знаменитейшая труппа авангардистов из Нью-Йорка, тридцать лет назад открывшая миру новый тип театра -- основанного на смеси сценической техники с хай-теком, визуального искусства с искусством представления литературного текста и человеческого тела. То есть примерно тот сплав, о котором мечтает фестиваль «Территория», объявивший себя полигоном для контактов между искусствами. В общем, этот театр -- музейный экземпляр, заслуженный гуру, образец, с которого уже столько всего скопировано. Но нашему зрителю -- без ажиотажа, но достаточно активно посещавшему эти представления, как оказалось, эта азбука знакома мало. Дело не в том, что спектакль идет без перевода, а людей, хорошо понимающих американский английский, не так много среди театралов -- просто этот тип искусств здесь, в общем, заранее не интересен.

Конечно, все, кто побывал на представлениях, отметили, что Федру лечат клизмами, Ипполит играет в бадминтон, на сцене есть видеоэкраны, а к текстам Расина и Еврипида примешаны спортивные термины. Но дальше наш зритель хотел бы сопереживать Федре, или Ипполиту, или Тезею, или хоть служанке Эноне. Но -- нет. То есть нет на сцене ни Федры, ни Ипполита, а есть актеры, изображающие персонажей. И даже не всегда за них говорящие -- в некоторые моменты некто в глубине сцены произносит реплики и монологи. Более того, не всегда и действие происходит с самими персонажами, порой их видеоизображения начинают жить отдельной жизнью, например, актер уже встал из-за экрана и ушел, а его голова на экране еще осталась.

Понятно, что все здесь символ. Или знак. Физическая немощь Федры -- знак ее страданий, унизительного недуга, страсти к пасынку, признаться в которой ей тяжелее, чем публично испражниться. А игра в бадминтон, с ее манерными ритуалами и летящими со свистом воланами, -- символ поединка страстей, природой заложенных в человека и ограниченных цивилизацией, символ борьбы между людьми и между полами, сражения за власть, за победу, символ насилия, или чего хотите еще... Жесткие методы, которыми пользуется театр, чтобы быть нагляднее и, кстати, эмоциональнее, тоже понятны. Как и жесткая честность постановщика, не устающего развеивать иллюзии зрителей. Тут стоит вспомнить Отара Иоселиани, в эти дни представившего новый фильм и объяснившего, что в его картинах никто не целуется, не дает пощечин и не убивает птиц. Ровно потому, что эти действия на съемках происходят по-настоящему, отчего, по мнению режиссера, теряется всякий смысл создания новой подлинности -- той, что возникает на пленке.

Для Элизабет Ле Комп театр -- место, где проходит поиск границ между подлинностью и условностью. Вот Федра -- и вот актриса, вот подлинные ноги -- и вот изображение ног на экране... Режиссер ясно определяет степень рефлексии: «Мы придумываем знаки эмоций, потому что никакие чувства, по-моему, не могут передаваться зрителю, минуя его разум. Актер должен как следует управлять собой -- тогда будет художественный результат. А если он пытается управлять чувствами зрителями, то это нечестно и неинтересно. Мы не производим эмоции, мы создаем эффекты, которые как-то могут воздействовать на зрителя. Ну что говорить, конечно, в Америке и в России совершенно разные школы театра».

Школы действительно разные. Фестиваль «Территория», не пожалевший средств на привоз из Америки высокотехнологичного, требующего сложного монтажа и большого количества аппаратуры спектакля The Wooster Group, специально для нынешнего мероприятия профинансировал и создание спектакля «Демон. Вид сверху» нового коллектива, созданного театральным художником Дмитрием Крымовым вместе со студентами его мастерской. Получился наш ответ синтетическому искусству с той стороны океана.

Они нам -- высокие технологии, а мы -- ручную работу; они -- игры разума, а мы -- теплые чувства; они -- интеллектуальные эффекты, мы -- простые и доступные образы; они -- трансляцию античного мифа, мы -- родную литературу; они -- тридцатилетней давности эксперимент, мы -- молодость и непосредственность...

В спектакле Крымова участвуют не актеры, а юные сценографы. Идея возникла так: в театре Анатолия Васильева на Сретенке, где группа Крымова получила поддержку и приют, есть небольшая сцена, окруженная со всех сторон тремя ярусами балконов. На балконах сидят зрители и смотрят вниз, получается -- вид сверху. Демон же в начале спектакля падает на землю, а потом его подтягивают на веревках наверх -- одно крыло, горбатый профиль, тень на полу... Лети и смотри, дух изгнанья...

А внизу нам и ему рисуют землю. Как в мультфильме-флешке, легко и условно. Вот реки, города, дома и люди. Круг из чистой бумаги покрывается красками и предметами. Исчерпав метафору, бумагу сворачивают, а под ней оказывается новый лист. Графика и коллаж --техника инсталляции.

Показывают детство, оно живет среди игры в снежки и катания снежной бабы. Младенец в животе снежной бабы кричит -- ему пихают в рот соску из бумаги, прикладывают к живой голове кукольный торс, пририсовывают то тело скрипачки, то балерины, то ванночку с синей водой. Вода реально плещется где-то за сценой, а нарисованные волны не ведают сомненья -- притворяются настоящими. Но взгляд-то сверху не наш -- умиленных видом подростка на велосипеде -- а Демона... Поэтому все всегда кончается плохо. Бумажная Ева глотает зеленое яблоко, разрывающее ее бумажные внутренности, бумажный Гоголь сжигает второй том «Мертвых душ», а Лев Толстой, с бумажной бородой, идет себе по снегу к станции и умирает там у железной дороги. Смерть настигает жизнь, свадьба превращается в похороны, а души с белыми крыльями готовятся к полету, чтобы когда-то упасть вниз и подняться уже не ангелами.

Метафоры просты и наглядны, рисунки и предметы равны себе, никакой деконструкции, сплошь образные превращения.

Хорошо, конечно, что мы живем в цельном, хоть и падшем мире. И что мировоззрение у нас гуманистическое. Но возвращаясь к пресловутой разнице... Мы у них действительно не чувствуем себя совсем чужими, а разве что общечеловеческими. Не то они у нас, где разница между одними и другими все время как бы подчеркнута... Возможно, дело в уровне осознания границ: условности и подлинности. То есть в степени свободы, в том числе и свободы быть самим собой, ощущая различия лишь на индивидуальном, а не родовом, национальном уровне. И эта возможность появляется в том числе и потому, что уже тридцать лет в Нью-Йорке есть и такой театр, как The Wooster Group, рационально постигающий основы человеческой природы и работающий с сознанием -- своим и публики. И пытающийся управлять собственными эмоциями, а не манипулировать чужими.

Такая вот тонкая, авангардная материя на нашем новом фестивале «Территория». И никаких территориальных притязаний.