Пятьдесят лет назад, 19 октября 1956 года, японский премьер Итиро Хатояма подписал в Москве с советскими руководителями совместную декларацию. СССР и Япония заявили о прекращении состояния войны и возобновлении между ними дипломатических отношений. Советский Союз пообещал передать Японии после заключения мирного договора остров Шикотан и архипелаг Хабомаи.

Прошло уже полвека, но мирный договор так и не заключен. Главным препятствием стали территориальные претензии Токио, которые распространяются не только на Шикотан и Хабомаи, но и на два других острова Южных Курил -- Итуруп и Кунашир. В 2004 году российский министр иностранных дел Сергей Лавров сказал, что как государство-преемник СССР наша страна признает декларацию 1956 года, «но ее реализация, безусловно, требует переговоров».

О пути к нормализации советско-японских отношений в 1956 году «Времени новостей» рассказал Сергей ТИХВИНСКИЙ -- ветеран отечественной дипломатии, академик РАН, авторитетный специалист в области истории Китая, Японии и других стран Азии, международных отношений и внешней политики СССР.

-- Насколько сильно советское руководство было обеспокоено отсутствием прогресса в урегулировании отношений с Японией?

-- Большую роль тут играла внутриполитическая обстановка 1956 года. В феврале прошел ХХ съезд КПСС, на котором Хрущев косвенно обвинил Вячеслава Молотова и других руководителей в создании культа личности Сталина. Придя к власти, Хрущев стал вмешиваться во внешнеполитические вопросы, которые были прерогативой Молотова как главы МИДа. Однако попытки Хрущева показать себя «видным дипломатом» еще в 1955 году нанесли серьезный удар по нашим переговорам с Японией. Его необоснованное вмешательство сильно ослабило наши переговорные позиции.

-- В чем выразилось это вмешательство?

-- В июне 1955 года в Лондоне советская делегация во главе с нашим послом в Великобритании, прекрасным знатоком Японии Яковом Маликом начала переговоры с японской делегацией о нормализации отношений. С нашей стороны в переговорах участвовали зав дальневосточным отделом МИДа Иван Курдюков, советник отдела Николай Адырхаев и ваш покорный слуга, в то время советник посольства в Лондоне.

Мы настаивали на подписании мирного договора с признанием японцами советской принадлежности Южного Сахалина и Курильских островов. В 1945 году на конференциях в Ялте и Потсдаме страны-союзники договорились, что СССР вступит в войну на Тихом океане при условии передачи Советскому Союзу Южного Сахалина и Курильских островов, оккупированных Японией. На переговорах в Лондоне у нас были весомые козыри -- возвращение японских военнопленных, разрешение японским рыбакам вести лов в экономической зоне СССР в Охотском море, а также неприменение права вето при допуске Японии в ООН.

И вдруг в августе 1955-го после десятка заседаний Яков Малик во время неофициальной беседы в саду японского посольства неожиданно спросил у главы японской делегации Сюнъити Мацумото: «Как вы думаете, сможем мы с вами быстро завершить переговоры, если в советской позиции будет некая подвижка?» Малик пояснил, что в случае подписания договора СССР мог бы передать Японии остров Шикотан и архипелаг Хабомаи.

-- Это была неожиданность?

-- Полная. Такова была утвержденная в Москве запасная позиция, к ней можно было прибегнуть только в крайнем случае. Малик выдал ее без согласования с членами делегации, мы были потрясены. Потом мы его спрашивали: «Яков Александрович, как же так, мы ведь члены правительственной делегации». А он молча показывает на Москву. Перед этим Малик побывал в Москве на июльском пленуме ЦК КПСС, потом он признался нам, что Хрущев отругал его за отсутствие быстрого прогресса на переговорах. Здесь проявилась нетерпеливость Хрущева, его желание показать, что Молотов не умеет вести переговоры, а он даст указание -- и сразу же все завертится.

В конце 1980-х участник лондонских переговоров, член японской правительственной делегации Киния Ниидзэки опубликовал статью в органе японского МИДа «Гайко форум». В ней он признал, что слова Малика стали полной неожиданностью для японской делегации. По мнению Ниидзэки, советская сторона проявила необъяснимую поспешность, не использовав до конца свои сильные переговорные позиции.

Как и следовало ожидать, торопливость завела дело в тупик. Через неделю после беседы Малика с Мацумото японцы подтвердили свою прежнюю позицию, согласно которой СССР должен был без всяких условий возвратить все Курильские острова и Южный Сахалин. Однако Хрущев был настолько нетерпелив и импульсивен, что в сентябре 1955-го в беседе с делегацией японских парламентариев высказал открытое недовольство работой дипломатов с обеих сторон: дескать, в Лондоне «представители пьют чай, ведут между собой дружеские беседы», а дело не движется. Он заявил японцам, что «четыре месяца -- срок вполне достаточный для того, чтобы договориться». Судя по всему, он даже не понимал, какой большой ущерб нам уже нанесла подобная поспешность.

Рыболовство и спасение на водах

-- Вскоре вам вновь пришлось заняться проблемами советско-японских отношений...

-- В апреле 1956-го я был в отпуске на лечении в Карловых Варах, а потом из Москвы собирался возвращаться с семьей в Лондон. Но тут мне позвонил заместитель министра иностранных дел Николай Федоренко и сказал, что мною интересуется Молотов. Через пару дней состоялась встреча с министром. Молотов поинтересовался у меня, как члена правительственной делегации на лондонских переговорах с Японией, как обстоят дела, поскольку в феврале 1956-го эти переговоры прервались. Молотов посетовал, что мы не имеем информации из Японии о том, что происходит в деловых и политических кругах этой страны, как они реагируют на перспективы урегулирования отношений с СССР. Он предложил мне поехать на короткий срок в Японию без семьи, чтобы оттуда информировать Москву о происходящем.

К тому времени в советском представительстве в Токио оставалось всего шесть сотрудников, лишь у одного был дипломатический паспорт. Дело в том, что сразу же после ратификации сан-францисского мирного договора весной 1952 года японский МИД известил, что деятельность советского представительства в Токио завершена, поскольку СССР не подписал сан-францисский договор. Советские сотрудники выезжали на родину без замены.

-- Как же стала возможна ваша поездка?

-- В те дни в Москве находилась японская делегация рыбопромышленников во главе с министром сельского хозяйства и лесоводства Итиро Коно. В 1954-м премьером Японии стал Итиро Хатояма, сделавший главным лозунгом своей предвыборной кампании нормализацию дипломатических отношений с СССР. Коно был его политическим единомышленником. В ходе переговоров с Молотовым Коно дал согласие на приезд в Токио советского дипломата.

При этом Коно потребовал, чтобы кандидат нанес ему личный визит. Молотов сказал мне: поезжайте к Коно в гостиницу «Советская», поговорите с ним, потом доложите о результатах. Я встретился с Коно, который интересовался моим послужным списком и впечатлением о переговорах в Лондоне. В заключение беседы он сказал, что японское правительство согласно на мой приезд, визу можно получить в посольстве Японии в Стокгольме.

Я вернулся и доложил обо всем, что было на встрече. Дело было перед майскими праздниками, руководство МИДа форсировало мой отъезд в Токио. Мне срочно присвоили ранг чрезвычайного и полномочного министра-посланника первого класса -- до этого я был советником первого класса, то есть перескочил через одну ступень. Времени даже на краткосрочную стажировку в дальневосточном отделе МИДа у меня не было.

-- Какое было первое впечатление от Японии?

-- Я прилетел в Токио 13 мая 1956 года. Несмотря на поздний час и проливной дождь, на аэродроме меня встречало около сотни человек. Японские деловые круги были заинтересованы в нормализации отношений с СССР. Это стремление поддерживали партии левого толка и умеренные силы, прежде всего те, кто был возмущен продолжавшейся оккупацией Японии американскими войсками. Были созданы общества японо-советской дружбы, в которых участвовали представители торговых организаций, рыболовецких промыслов, деятели культуры, науки и искусства.

По случаю моего приезда широкая коалиция депутатов левых сил устроила прием в здании парламента. Общий тон выступлений на этом мероприятии указывал, что пришло время заключать мирный договор между Японией и СССР. Советское правительство также проводило соответствующий зондаж. В частности, еще в 1954-м Молотов говорил японцам о готовности СССР нормализовать отношения и заключить мирный договор.

Американцев все это крайне раздражало. В японской политике активизировалась и сплотилась проамериканская группировка во главе с экс-премьером Сигэру Иосидой, она решительно нажимала на Хатояму с требованием не спешить с заключением мирного договора с СССР.

-- В то время дипотношений между СССР и Японией еще не было, как же вам удавалось выполнять в Токио дипломатические обязанности?

-- Японский МИД меня признавал в качестве «представителя по урегулированию вопросов о рыболовстве и спасении на водах в северо-западной части Тихого океана». Под нажимом США японцы отказывались признать наше официальное дипломатическое представительство. Впрочем, рыбные вопросы и тогда влияли на наши отношения. Хищнический лов японцами в Охотском море и в проливах, ведущих в Охотское море из Тихого океана, наносил огромный ущерб воспроизводству лососевых пород. Японские суда ставили сплошные десятикилометровые дрифтерные нейлоновые сети, в которых запутывалась рыба, шедшая на нерест в наши дальневосточные реки, на Камчатку и Курилы.

Итиро Коно подписал в Москве соглашение, ограничившее бесконтрольный лов рыбы японскими компаниями. На меня была возложена задача выдачи разрешений на лов рыбы. В течение одной ночи я подписал 1027 разрешений, которые были срочно доставлены в японские порты, откуда рыболовы вышли на путину 1956 года.

Американцы оказывали давление на Японию

-- Как развивалась работа по подготовке урегулирования советско-японских отношений?

-- Министр Итиро Коно вернулся в Японию в июне. По дороге он побывал в США, где на него оказывали давление с целью не допустить нормализации отношений с нами. В Токио мы с Коно встречались несколько раз, вырабатывая условия возможного достижения мирного договора. Потом к этой работе подключился исполнявший обязанности министра иностранных дел Тацуносукэ Такасаки, также сторонник Хатоямы.

Глава МИДа Мамору Сигэмицу заявил, что он сам поедет в Москву и добьется уступок. Хатояма был вынужден с этим согласиться, но послал вместе с ним в июле 1956-го в качестве второго полномочного представителя Мацумото, с которым мы ранее вели переговоры в Лондоне. Мацумото был верным сторонником Хатоямы. Сигэмицу с Мацумото приехали в Москву, но никаких новых предложений с японской стороны они не привезли. Поначалу Сигэмицу потребовал у нашей страны Хабомаи, Шикотан, Кунашир и Итуруп. В Москве эти притязания отвергли. Сигэмицу дал премьеру телеграмму, в которой сообщил, что СССР настаивает на прежних условиях, и спросил, что ему делать. Ответа не последовало.

Тем временем я вместе с Такасаки разрабатывал будущее соглашение о нормализации отношений. Хатояма, ознакомившись с тем, что ему доложил Такасаки, послал официальный запрос в Москву -- чтобы ему подтвердили договоренности, достигнутые Тихвинским с Такасаки. Такое подтверждение поступило. Я дважды был у Хатоямы. Этот политик был убежденным сторонником нормализации отношений с СССР и Китаем, при этом он стремился избавиться от американского диктата и проводить независимую внешнюю политику.

-- Наверное, согласование условий нормализации с японцами проходило тяжело?

-- Общение было доброжелательным -- как с Коно, так и в особенности с Такасаки, который заменял Сигэмицу во время его длительного отсутствия. Они относились к вопросу с пониманием, хотели найти решение. Американцы мешали, оказывали давление на Японию. Госсекретарь США Джон Фостер Даллес летом 56-го прямым текстом заявил Сигэмицу, что если Япония признает Южные Курилы территорией СССР, то США оставят себе острова Рюкю, включая Окинаву.

-- Ваши переговоры опирались на разглашенную в 1955-м запасную позицию? Японцы твердо рассчитывали получить Шикотан и Хабомаи?

-- Да, поскольку советская позиция на переговорах уже была ослаблена. Это уже было уступлено японцам. Мы обещали, что в случае заключения полнокровного мирного договора мы передаем Японии Шикотан и архипелаг Хабомаи.

-- Осенью 1956 года замминистра иностранных дел Андрей Громыко направил Мацумото письмо, в котором заявил о согласии СССР «на продолжение после восстановления нормальных дипломатических отношений между нашими странами переговоров о заключении мирного договора, включающего и территориальный вопрос». Японская сторона ссылается на эти слова как на признание готовности обсуждать ее дальнейшие территориальные притязания...

-- Ничего тут Москва не признала. Это признание того, что два острова будут отданы после заключения мирного договора, не более. Между островами, остающимися у СССР и передаваемыми Японии, нужно было провести границу и тем самым закрыть территориальный вопрос. Мы включаем Хабомаи и Шикотан, они включают все остальное. В Японии в официальных учреждениях до сих пор можно увидеть карты, на которых в японский цвет закрашен Сахалин и все Курилы.

Мы уже полвека ведем переговоры, согласия на переговоры мы не отрицаем. В мирном договоре надо указать границы. Сам факт передачи земель должен был состояться после мирного договора. Вот об этом шла речь, о том, что мы продолжаем обсуждать технические вопросы, то есть линию прохождения будущей границы. Ничего другого не было. Громыко нигде не говорил, что могла быть дальнейшая подвижка в этом вопросе.

В возню вокруг островов втягиваться не нужно

-- Как было подписано соглашение о нормализации отношений?

-- Премьер Хатояма, который передвигался в инвалидной коляске, в октябре 1956-го сам вместе с Мацумото отправился в Москву. Его проводы на аэродроме в Токио вылились в массовую демонстрацию с требованием скорейшей нормализации отношений с СССР. Это было целое море людей с плакатами и транспарантами -- акцию поддержали рыболовецкие круги и прогрессивная общественность Японии. 19 октября 1956-го в Москве была подписана декларация о нормализации отношений с СССР. Когда Хатояма вернулся из Москвы, ему была устроена торжественная встреча.

Потом это соглашение было ратифицировано советским Верховным советом и японским парламентом. Для обмена ратификационными грамотами в декабре 1956 года в Токио прилетел заместитель министра иностранных дел Николай Федоренко. Они с Сигэмицу торжественно обменялись документами в присутствии видных японских политических деятелей. С того момента я стал временным поверенным советского посольства в Японии.

Я глубоко уверен, что Хатояма, не будь давления на него американцев, согласился бы и подписал бы не декларацию, а мирный договор. Договор можно было заключить, если бы не вмешательство третьей силы в лице США, отступивших от договоренностей в Ялте и Потсдаме.

-- Чего ждали в то время от мирного договора с Японией? Ведь в декларации 1956 года содержалось самое важное -- прекращение войны, восстановление дипотношений, экономическое сотрудничество...

-- Единственное, что должен был зафиксировать мирный договор, -- это территориальное разграничение, то есть проведение линии морской границы между Хабомаи и Шикотаном с одной стороны и Кунаширом и Итурупом -- с другой. Все остальные вопросы уже были решены. Сначала мы требовали, чтобы в Охотское море допускали суда лишь двух держав -- СССР и Японии. Это была попытка оградить Охотское море от американского военного флота, но и это мы отдали на предварительных переговорах. Хотя, полагаю, вполне можно было урегулировать вопрос на наших условиях.

-- В 1960 году, еще при Хрущеве, СССР отказался выполнять обещание передать Японии Хабомаи и Шикотан. Советское правительство заявило, что это станет возможно лишь после вывода всех иностранных войск с территории Японии...

-- Было такое. Но декларацию 1956 года утвердили два парламента, как Хрущев мог просто так ее отменить? Даже по советской Конституции он не мог своими заявлениями и нотами разорвать утвержденный парламентом договор. Чтобы все было законно, надо было провести это решение через Верховный совет. А этого не было, это опять был волюнтаризм.

-- Нужен ли нам теперь мирный договор с Японией на условиях 1956 года?

-- Я считаю, что над нами не каплет. Развиваются отношения, мир заключен, и нам в возню вокруг островов втягиваться не нужно. Когда мы втягиваемся, мы лишь подогреваем эту полемику. Пусть японцы об этом говорят, я бы эту тему вообще исключил. О чем тут можно вести переговоры? Все было сказано 50 лет назад, нового ничего нет. Я уверен, что Япония и Россия обречены на добрососедство и для этого нет преград, кроме искусственно созданных, в том числе и так называемой проблемы «северных территорий».

«Пришли хулиганы, вас спрашивают»

-- Как складывалась ваша работа в Японии после нормализации отношений?

-- В качестве главы формально непризнанного советского представительства в Токио я провел 7 ноября прием по случаю национального праздника. Из-за венгерских событий в ряде стран Европы наши посольства подвергались бойкоту, были случаи, когда гости пытались громить накрытые столы. У нас прием прошел очень хорошо. Было четыре министра, представлявших правящую Либерально-демократическую партию, лидеры Социалистической и Коммунистической партий, профсоюзы присутствовали. Мы успокоились и подумали, что эта кампания погромов миновала. Но не тут-то было -- через несколько дней после приема произошло нападение на наше представительство в Токио.

-- Как развивались события?

-- Людей у нас было мало, один человек сидел внизу у входа, на втором этаже сидели я и шифровальщик, еще один сотрудник был в городе. Я как раз позвонил Синсаке Хогену -- начальнику департамента японского МИДа, который ведал нашими делами. Городской телефон был внизу у дежурного, но он переключался и на мой кабинет. Закончив разговор, я забыл переключить линию обратно на дежурного. Сижу, работаю, вдруг неожиданный звонок городского телефона -- трубку-то должен был снять дежурный. Звонил привратник, местный оренбургский казак, флегматичный старикан: «Сергей Леонидович, тут пришли хулиганы, вас спрашивают. Как мне быть?» -- «Не пускать». -- «А они не слушают, ломают железные ворота».

Я быстро связался с шифровальщиком и пошел выяснять, где дежурный. Только спустился со второго этажа вниз, как услышал звон разбиваемых стекол. Подошел к входной двери и увидел в трех-четырех метрах от себя искаженные лица людей с ломами и древками плакатов. Я тут же нажал кнопку, спускавшую жалюзи. Нападавшие разбили стеклянную входную дверь и начали ломать жалюзи. Я пошел к себе наверх, позвонил Хогену и сказал: «Происходит налет на посольство, всю вину я возлагаю на вас». Тот отвечает: не волнуйтесь, мы примем меры.

-- Японская сторона действительно приняла меры?

-- Приехала полиция, хулиганов оттеснили. Опрокинутые железные ворота починили, вставили разбитые стекла. Я стал выяснять, где был дежурный, -- оказывается, он выскочил в расположенный в 200 метрах жилой дом сотрудников представительства за сигаретами, а обратно войти уже не смог, поскольку начался штурм. Потом привратник мне рассказал, что минут за 15 до налета на противоположной стороне улицы выстроился целый отряд корреспондентов. Очевидно, их заранее оповестили об интересном зрелище.

Дипломатическая охота на уток

-- Как складывалось ваше общение с представителями иностранного дипкорпуса в Токио?

-- У меня был ранг посланника, хотя у послов был дуайен, у посланников был свой староста, посланник Бирмы. Он и посланник Египта активно поддержали меня на моем первом официальном публичном мероприятии -- участии в новогоднем представлении дипкорпуса японскому императору. Вызывали на представление императору по сроку аккредитации, а всего через четыре дня после моего официального назначения в Токио прибыл новый посланник США. Из-за подобострастия к американцам организаторы решили нарушить правила и пустить меня последним. На это мои коллеги из Бирмы и Египта обещали демонстративно покинуть прием. Японцы испугались, так что я вошел к императору прежде американца.

Для меня это было интересно, и для императора, видимо, тоже. Он впервые был вынужден приветствовать кивком головы посланца страны, требовавшей для него сурового наказания на международном трибунале над японскими военными преступниками в Токио. После церемонии шофер-японец подогнал огромный «ЗиС» -- машина осталась от генерала Деревянко со времен союзной контрольной комиссии по Японии. На этом «ЗиСе» с развевающимся серпастым и молоткастым флагом я проехал через огромный коридор людей, по традиции собравшихся на площади в ожидании появления императора на балконе дворца.

-- Кто стал вашим преемником в Токио?

-- Моя деятельность в качестве поверенного продолжалась до прибытия в феврале 1957 года полномочного посла в Японии Ивана Федоровича Тевосяна -- заслуженного руководителя металлургической промышленности, выдающегося хозяйственника, совершившего героический подвиг по эвакуации наших предприятий в годы войны. Когда Тевосян начал перечить волюнтаристским экономическим планам Хрущева, тот отправил его послом в Токио. Для Японии это назначение было великим событием, ведь Тевосян занимал пост заместителя председателя Совмина СССР. С Иваном Федоровичем я договаривался о церемонии вручения им верительной грамоты императору, сам присутствовал на этой церемонии в императорском дворце, присутствовал потом на традиционной охоте на уток для дипломатов, вручающих верительные грамоты.

Охоту на диких уток в загородном поместье императора примерно в 30 км от Токио от имени императора устраивал его брат. Каждому участнику вручали по большому сачку на длинном древке и вели под руководством егеря к озеру, обсаженному кустами бамбука. От водоема отходили короткие радиальные каналы, окруженные дамбой. На нее охотники поднимались, когда егерь давал сигнал, что у кормушки в тупиковом конце канала появились утки. Взлетавших с диким шумом уток надо было ловить сачком. Нас было трое -- посол Тевосян, советник Адырхаев и я. На охоту позвали также недавно вручившего верительные грамоты посла Югославии с переводчиком.

-- И много было охотничьих трофеев?

-- Каждому охотнику за удачно пойманную птицу вставляли перышко в тулью шляпы. У меня оказалось три пера, а у Тевосяна -- одно. Когда мы уже возвращались с охоты, Адырхаев говорит: «Сергей Леонидович, вы нарушили дипломатический этикет. Как вы могли поймать трех уток, когда посол поймал только одну?» Я ему говорю: «Дело в том, что я имею разрешение уехать домой».

Мое пребывание в Японии завершилось в апреле 1957 года. Я уехал на голландском пароходе через Китай, поскольку прямого сообщения между нашей страной и Японией в то время не было.