Новое московское экспозиционное пространство, предназначенное современному искусству, открыл в Трубниковском переулке фонд Елены Березкиной «Эра». Для затравки предложили дискуссию Formalism Forever?, приуроченную к семидесятилетию «правдинской» передовицы «Сумбур вместо музыки». Два с лишним часа разумные с виду люди обсуждали актуальность псевдомарксистской критики натурализма, декадентства и модернизма, забыв о том, что филиппики сталинского сатрапа тов. Жданова имеют чрезвычайно косвенное отношение к левой традиции, под которой по привычке чистят себя актуальные художники. Позорно окончившись во второй половине 1920-х годов, революция начала пожирать не только своих детей, но и отцов, плавно скатываясь в тоталитаризм. Поминать всяческие артефакты той плачевной эпохи, экстраполируя их на нынешнюю вольнолюбивую эстетику, жест эффектный, но безнадежно глупый. Неподцензурное искусство социалистической поры, из которого родилось пресловутое contemporary art, только и делало, что пыталось преодолеть свою советскость как врожденную болезнь. Да и то безнадежно. Ибо, как писал подлинный марксист Плеханов, «яблоня должна родить яблоки, а не персики: буржуазное искусство должно выражать буржуазные идеалы и настроения». Советское искусство -- официальное и неофициальное -- выражало советские идеалы. Одно -- прямолинейно и твердолобо, второе -- по принципу от противного. Но с тем же авторитарным замесом. Что видно по двум выставкам, открывшимся волею судеб в тех же арбатских окрестностях, неподалеку от расположения фонда «Эра», где митинговали «новые левые».

Государственный научно-исследовательский музей архитектуры имени А.В. Щусева представляет проект «Михаил Шварцман. Знаки СХКБ Легпром», который приурочен к выходу соответствующей книги, посвященной знаменитой школе графического дизайна. Легендарный художник-нонконформист, мистик, философ и затворник, Шварцман с 1966 года тем не менее возглавлял Специальное художественно-конструкторское бюро Министерства легкой промышленности РСФСР, разрабатывавшее товарные знаки, упаковки, ценники и ярлыки для трикотажных, обувных и кожгалантерейных фабрик. Он руководил молодыми дизайнерами, на них отрабатывая собственный стиль, идеологию и мифологию. Ни на выставке, ни в книге не найти логотипов и лейблов работы самого Шварцмана -- он был начальником, а не исполнителем, но весь этот «малый фирменный стиль» несет печать единого авторства. И унифицирующей авторитарности тоже. Имя Михаила Матвеевича не случайно вынесено в названия проекта и альбома. А компактное черно-белое издание, выпущенное тщанием любимого ученика Дмитрия Горохова, логически дополняет недавний роскошный каталог-резонне Шварцмана, уже отрецензированный нашей газетой (см. «Время новостей» от 23 декабря 2005 года).

«Шварцманята» (самоназвание сотрудников бюро), изготавливая прикладной продукт, грезили о магическом знаке, «иератическом тавре» в духе картин учителя («иература» -- термин самого Шварцмана, производное от «иерархии» и древнегреческого hieros, «священный»). Дуновение сакрального, сквозящее в лаконичной полуабстрактной композиции, что изготовлена по заказу какой-нибудь Сасовской швейной фабрики, -- это и есть абсолютно советский феномен. Подкузьмить власти следовало так, чтобы товарный знак превращался в микроикону, а заказчик ничего бы при этом не понял. Но если художественное производство икон не было бы запрещено законом, то не имела бы смысла и подвижническая деятельность шварцмановского СХКБ, изменившего представления о приемах и даже назначении графического дизайна. То была вынужденная духовная революция.

Вынужденной революционеркой-эмигранткой оказалась и Лидия Мастеркова, приехавшая на родину с выставкой графики и живописи «Из Франции в Россию» в галерее «Кино». Это первый персональный проект в стране 77-летней художницы, отбывшей в Париж в 1975 году, после разгрома знаменитой «бульдозерной выставки». Тогда она занималась экспрессивной абстрактной живописью или делала тяжеловесные композиции с очень сложной фактурной проработкой, вводя в пространство картин куски ткани, кружев, парчи из заброшенных храмов. Речь шла о мистике веков и собственном духовном поиске. Потом, в эмиграции, появились пейзажи с геометрическими фигурами поверх них -- все больше белые круги с цифрами.

И вот теперь -- хрупкие бумажные коллажи с непонятными разводами туши по мокрому и сферической орнаментовкой поверх, посвященные поэтам Серебряного века. Мастеркова будто бы истончается, вырождается, впадает в декадентство -- отсюда и Цветаева с Андреем Белым в качестве персонажей. Но продолжает свой непрестанный духовный поиск, который когда-то был дерзкой эскападой, а ныне совпал с руслом школьной программы. Увы -- для художницы, к счастью -- для нас.

Теперь прежние эстетические потрясения выглядят в самом деле безнадежным формализмом. И дай бог, чтобы так было подольше.