Власти Исламской Республики Иран жестоко обиделись на редакцию уважаемого журнала «Экономист», слишком фривольно обошедшуюся с азиатской картографией. В последнем номере этого издания была помещена карта региона, где Персидский залив был -- то ли для краткости, то ли по какой-то иной причине -- обозначен просто как Залив (The Gulf). В Тегеране это сочли едва ли не оскорблением и запретили распространение журнала в Иране до тех пор, пока редакция не вернется к аутентичному названию -- Персидский залив.

Для Ирана этот топоним -- предмет национальной гордости, и любая попытка стереть с карты мира упоминание о Персии (так называлась эта страна до 1935 года) воспринимается в штыки. Особенно нервничают в Тегеране из-за своих соседей-арабов, которые упорно не желают признавать право иранцев на свой топоним и следуют собственной картографической традиции. Для Саудовской Аравии, Бахрейна, ОАЭ этот залив -- Арабский, пусть даже весь остальной мир издавна называет его Персидским. И хотя воевать из-за картографии иранцы с арабами не готовы, любое отступление от традиции вызывает гнев и санкции.

Два года назад в аналогичной ситуации оказалось другое западное издание -- журнал «Нэшнл джиографик», который допустил еще более грубую оплошность, назвав в собственном географическом атласе этот залив Арабским. Тегеран, как и сейчас, немедленно запретил ввоз и распространение этого журнала, а также отказался выдавать визы его корреспондентам. Власти сменили гнев на милость лишь после того, как редакция популярного издания признала свою ошибку и извинилась.

«Экономист» пока на демарш Тегерана реагирует вяло: видимо, судьба тех 750 номеров журнала, что еженедельно распродавались в Иране, редакцию не сильно волнует. Представительница издания на условиях анонимности заявила лондонской «Гардиан»: «Мы давно используем название «Залив» и не собираемся сейчас менять эту практику». В оправдание «Экономиста» можно отметить, что топографический ляп они, возможно, допустили случайно: в англоязычной прессе Персидский залив так часто именуется без всякого прилагательного, что редакторы могли попросту автоматически вписать это урезанное название на карту. Например, еще первая иракская военная кампания с самого начала называлась «войной в Заливе», и сейчас встретить в СМИ полный топоним «Персидский залив» можно достаточно редко. Но в Тегеране, понятное дело, нет особого желания вдаваться в тонкости современного английского языка, когда на карте -- в прямом и переносном смысле -- стоит национальная гордость.

Иранский случай копирует совершенно аналогичную географическую проблему, которая буквально разделяет Японию и Корею -- эти две страны до сих пор не могут договориться, как нужно именовать море, которое располагается между ними. В международной практике обычно используется название «Японское море», что не очень радует корейцев, считающих подобный топоним «несправедливым». Сеул настаивает на своем варианте -- Восточное море, в крайнем случае готов пойти на компромисс и употреблять оба названия одновременно. Это уже не нравится японцам, активно выступающим против всех попыток корейцев переименовать эту акваторию. Позиция России, контролирующей северную часть этого моря, сводится к поговорке «хоть горшком назови, только в печь не сажай» -- на наших картах по традиции пишется «Японское море», в научной литературе подчас встречается двойное название -- Японское (Восточное).

Топографический патриотизм, приводящий к подобным скандалам, весьма распространен в мире. Как правило, он обостряется в сравнительно небольших или новообразованных государствах, озабоченных поисками своего места на карте большого мира. Наша страна впервые, кажется, столкнулась с буйными геопатриотами еще в конце 80-х годов, когда эстонцы потребовали писать название местной столицы с двумя «н» на конце. Самое странное, что в течение нескольких лет этот орфографический национализм успешно теснил словарную норму русского языка, но уже к середине 90-х здравый смысл возобладал и вторая «н» от Таллина отвалилась. Впрочем, вслед за эстонцами топографическая самостийность вошла в моду и на других окраинах бывшего Советского Союза. До сих пор нам не так просто сообразить, о каких городах и весях идет речь, когда в азиатских новостях упоминаются загадочные названия Ашгабат (по-русски -- Ашхабад), Алматы (Алма-Ата), Худжанд (Ходжент, бывший Ленинабад) и т.п.

Сходные топографические требования иногда возникают и у небольших африканских государств. В 80-х годах Берег Слоновой Кости, название которого в большинстве стран просто переводилось на местный язык, потребовал, чтобы на всех картах эту державу именовали только на французский манер. В результате этого в наших географических атласах вместо прежнего романтичного названия появилось труднопроизносимое по-русски название «Кот-д'Ивуар». Позже аналогичный финт проделали Острова Зеленого Мыса, отказавшиеся переводиться с испанского. Теперь эту страну приходится называть Республика Кабо-Верде.

Но если африканцы, придумывая себе самоназвания, настаивали на языках бывших колонизаторов, то иные страны, наоборот, пытаются откреститься от «темного топографического прошлого». Так, власти Бирмы несколько лет назад заявили, что закрепившееся с давних времен название этой азиатской страны должно быть заменено на более аутентичное «Мьянма», а столица Рангун была переименована в Янгон. Борьба за патриотичные топонимы потихоньку ведется и в Индии: вместо привычного всем Бомбея на карте появился смешной Мумбаи. А в Аргентине, например, напрочь отказываются называть спорный архипелаг в Атлантическом океане на британский манер Фолклендскими островами: для южноамериканцев они только Мальвинские (от названия французского порта Сен-Мало).