На счету Маленького мирового театра до сих пор были только две оперные постановки: «Человек, который принял свою жену за шляпу» Майкла Наймана и «Волшебная флейта, или Чудесная дуда» по мотивам Моцарта. Обе наделали в Москве много шума, были музыкально и сценически нетривиальны, а Маленький мировой театр заслужил репутацию серьезного поставщика альтернативной оперной продукции.

Коллективный проект «Кругом возможна опера», состоящий из трех специально написанных одноактных камерных опер, заметно герметичнее двух прошлых спектаклей и по языку, и по манере подачи. Он ориентирован скорее на специалистов и любителей и никакими краями не задевает постороннюю аудиторию, как это было с Найманом (по определению) и Моцартом (по подбору авторов и участников).

Три композитора -- Ксения Прасолова, Стефан Андрусенко и Петр Аполлонов -- сочинили три красивых опуса, объединенных литературным стилем (в основе опер соответственно «Искушение» Хармса, «Мир» и «Факт, Теория, Бог» Александра Введенского и, наконец, «Iордано Бруно» Игоря Терентьева), единым составом музыкантов (оперы написаны для ансамбля из десяти музыкантов) и единой драматургической линией -- историей о построении новой модели мироздания, в центре которой, как полагается, любовь и смерть.

«Искушение» (опера с танцами) в постановке Натальи Анастасьевой -- нежная музыка пустого пространства, по которому движутся малевичевские фигуры. Они не только выглядят (художник Анна Колейчук выстроила костюмы и сценографию в супрематически-конструктивистском духе), но и звучат по-малевичевски: пустынно, абстрактно, с намеками на русский стиль (не только фольклорный, но и оперный).

«Мир, Факт, Теория, Бог» (опера-притча) в постановке Александра Пономарева -- балаганное зрелище с пестрой музыкой, из которой торчат обаятельные уши американского мюзикла и европейско-одесского кабаре.

«Iордано Бруно» (трагедия) -- самая свежая и органичная из маленьких опер. Ее музыка легко дышит, в нее мастерски вшита номерная структура, только разогревающая сквозное развитие, ее стиль свободно переваривает футуристическую литературу либретто, а драматургия, пронзительно и виртуозно интерпретированная Натальей Анастасьевой, своеобразна и упруга. К тому же именно здесь есть роль, написанная для фантастического Олега Рябеца, поражающего воображение не только красотой своего мужского сопрано, но и актерским даром. Он играет Человечество так печально и пластично, что футуристская трагедия переживается примерно как перипетии «Пиковой дамы».

Все оперы играются внутри круга, образованного зрительскими рядами, который символизирует арену цирка шапито. При этом все срежиссировано так, что дирижеру ансамбля «Студия новой музыки», спрятанного в одном из углов (сначала музыкантов хотели посадить по кругу), удается без проблем руководить музыкальным действием, устроенным по принципу хоровода, карусели или прогулки по просторам мировой культуры -- как по блюдечку с золотой каемочкой.

Спектакль заканчивается очаровательной «Колыбельной» Николая Заболоцкого на музыку ТПО «Композитор» в исполнении Олега Рябеца, встроенной в структуру спектакля хорошо по смыслу, но чуть неловко по ритму (в последней опере нет длинного финала, то есть спектаклю нужно было нечто вроде заключительного аккорда). В проекте вообще все очень изящно и красиво придумано, но не всегда гладко реализовано. Достаточно прочесть «режиссерскую экспликацию» Натальи Анастасьевой, чтобы все неловкости спектакля объяснились. Но, к сожалению, этой самой экспликации -- изумительно написанного маленького литературного произведения Анастасьевой, способного связать все ниточки проекта, -- как раз и нет в программке. Без него смысл шумовых антрактов («в щелях-зазорах между произведениями гуляют сквозняки мироздания, а за тонкой оболочкой балагана ворочается океан времени») не совсем понятен, и тонкая печаль космически-цирковой эстетики не до конца срабатывает. Это еще раз говорит о том, что спектаклю чуть-чуть недостает открытости по отношению к тому самому мирозданию, которое волнами ходит вокруг, но может и не понять спектакля и не почувствовать всей его пронзительной лиричности.