Жанр каталога-резонне (Catalogue Raisonne), то есть систематизированной публикации всех известных на сегодня произведений того или иного художника, -- один из самых почтенных в искусствоведении. В сущности, это научный подвиг, длящийся годами и выливающийся в гигантский неподъемный том (а то и не один), на который молятся историки искусства, коллекционеры и артдилеры. На сегодня единственным русским художником XX века, удостоившимся такого каталога именно в России, оказался один из «нонконформистов»-шестидесятников Михаил Матвеевич Шварцман (1926--1997). Но издатели книги из Государственного Русского музея вполне справедливо заявляют в аннотации, что их детище «представляет большой интерес не только для специалистов, но и для любого человека, любящего искусство». Ибо в 500-страничную, отменнейшего полиграфического качества монографию «Михаил Шварцман» (СПб, Palace Editions, 2005) кроме репродукций и перечня произведений живописи и графики Шварцмана вошли его подробнейшая биография, литературное наследие (записные книжки, переписка, стихи), расшифровки бесед, статьи и воспоминания о художнике. Вложен даже DVD-диск с фильмом «Узнавание» -- материалы, снятые немецкими операторами дома и в мастерской у Шварцмана в 1990 году, на пике его славы. В итоге получилась Книга, почти конгениальная «выдающемуся художнику и легендарному человеку», как называли Шварцмана искусствоведы.

Получилась с легкостью, ибо инициатором ее издания и главным составителем (почти автором) стала вдова художника и его бессменная спутница Ираида Александровна Шварцман, с которой Михаил Матвеевич познакомился еще в восемнадцатилетнем возрасте. Ее активнейшее участие и превратило вроде бы академическое (да к тому же коллекционно-элитарное из-за заслуженно высокой цены) издание в бесценный человеческий документ -- субъективный, страстный, лиричный и одновременно адекватно передающий характер героя.

Например, на первый взгляд вполне нейтральная биография Шварцмана, составленная женой по его воспоминаниям и дневниковым записям, лучше всяких эмоциональных мемуаров посторонних рисует образ гениального творца с прескверным характером. «1980. Приезд из Кельна коллекционера Петера Людвига. Шварцман отказывается от предложения участвовать в коллективной выставке художников, не близких ему по духу». (Имеются в виду соц-артисты и концептуалисты, «самозаданты и волевые самовздутыши», в шварцмановском определении. Хотя со многими из них «отказник» по-человечески, да и из-за общего андерграундного статуса, дружил или хотя бы приятельствовал.) Или: «1988... 6 июля с предложением выставки приезжает Мириам де Коста, эмиссар Галереи Клода Бернара в Париже. Шварцман обещает прислать работы через два года. Несмотря на продолжающиеся приглашения в течение многих лет, Михаил так и не решился на выставку в Париже». И так далее, из года в год: «Михаил отказался», «Михаил не согласился», «Шварцман остается при своем мнении», «Переговоры о выставке не увенчались успехом», «Шварцман отказался от выставки», «Мероприятие не состоялось».

Этот альбом не нужно пролистывать на галерейном столе или использовать как пособие по атрибуции вещей. («Полный каталог, несомненно, станет словарем, по которому историки искусства и коллекционеры смогут отличать подлинные произведения автора от ему не принадлежащих», -- восторгается во вступлении к книге замдиректора Русского музея Евгения Петрова.) Евгения Николаевна, Шварцмана на артрынке нет. Несчастные коллекционеры знают, что он почти ничего не продавал, отказывая им точно так же, как музейщикам и галеристам.

Этот альбом следует читать как дневник, как исповедь, как личное свидетельство. Нет, такой каталог-резонне возможен только в России!

Но и только в России с ее нескончаемым богоискательством можно рекомендовать его «любому человеку, любящему искусство», причем рекомендовать обоснованно. В принципе творчество Шварцмана является разновидностью религиозного визионерства, а его работы -- это абстрактные или полуабстрактные странные композиции-знаки, запечатлевшие некие неназываемые и неопределяемые Небесные Силы. Если вначале, в 60-е, еще были антропоморфные «Лики» -- условно-лаконичные, памятующие о византийской иконе портреты мистических «вестников», то с начала 70-х (ах, как легко теперь, с дотошной монографией на коленях, писать о Шварцмане!) появились отвлеченные и спонтанные «Иературы», этакая теологическая архитектура на холсте. Даже не архитектура, а архитектоника -- конструктивное построение, выверенное, однако, не линейкой и циркулем, а духом. Тут экстатическую импровизацию контролирует Откровение.

«Иературы» -- определение самого Шварцмана («термин явился мне в видении», уточняет он). Это производное от «иерархии», к воскрешению которой призывал художник, разделяя мирское и святое, земное и небесное, высокое и низкое. Воссоздавая религиозную, систематизирующую все и вся традицию в буквальном смысле смутном, хаотичном XX веке. (Себя-то считал создателем «языка третьего тысячелетия» и оттого столь непочтительно относился к современникам-негоциантам.)

Как ни странно, ему это удалось -- перед шварцмановскими холстами испытываешь какой-то первобытный ужас встречи с чем-то грозным и потусторонним. «Иературы» напоминают не то палеонтологические скелеты-остовы, не то космических пришельцев, хотя заметны следы кисти, осязаема грубость мазка, видна рельефность густо положенной краски. Они в чем-то наивны и сознательно упрощены. Короче, рукотворны -- но рукой автора водила чья-то высшая воля. И законченный атеист, коли он обладает вкусом, должен преклонить колени перед этими архаическо-футурологическими иконами, что не поддаются описаниям. Тем более на газетной странице -- будем же соблюдать иерархии.

Блюл их и Шварцман, разделявший служение и службу. В этой жизни он занимался плакатом и книжной графикой, создал настенное панно в МИФИ и возглавил графический сектор Специального художественного конструкторского бюро легкой промышленности, предназначенного для разработки товарных знаков-эмблем (впрочем, и обычный фабричный логотип он старался превратить в «иератическое тавро»). Был вполне себе жизнелюбив, несмотря на принципиальное затворничество. Не отказывался от селедки, водки, картошки -- коли избранные добирались до домашнего стола. Опубликованные в альбоме записи любимого ученика Дмитрия Горохова (главного помощника вдовы при подготовке издания) это подтверждают -- Михаил Матвеевич выражался смачно, остроумно, колоритно. (Кстати, это еще один довод в пользу того, что книгу стоит читать, а не просто рассматривать.)

Даже прошедшая недавно в Государственной Третьяковской галерее презентация монографии, спонтанно вылившаяся в вечер памяти художника, лейтмотивом имела спор между друзьями и знакомыми покойного виновника торжества о том, был ли он «человеком особого пространства» или просто хорошим человеком. Скорее всего, и тем, и тем.

Что доказывает вышедший каталог-резонне -- солидный, академичный, пафосный. И очень личный.