Евгений Каменькович поставил «Дом, где разбиваются сердца» Бернарда Шоу. Три года назад в БДТ эту пьесу ставил Темур Чхеидзе, она идет в новосибирском «Старом доме», по ее мотивам в 1986 году сделал фильм Александр Сокуров -- словом, из серьезных пьес Шоу («Пигмалион» в счет не идет) «Дом, где разбиваются сердца» в России пользуется наибольшей популярностью. Во многом это объясняется авторским определением жанра: Шоу назвал историю про странный дом капитана Шотовера «фантазией в русском стиле на английские темы».

Понять, что такое «русский стиль» для Шоу, было бы трудно, если бы он сам не объяснил это в неимоверно длинном предисловии к пьесе. «Домом, где разбиваются сердца» (по-английски звучит куда короче и выразительнее: Heartbreak House!) Шоу называет всю культурную Европу начала ХХ века, Европу благовоспитанных, праздных, обреченных на вымирание людей. Он полагает, что первыми о неминуемой гибели этого мира и этих людей заговорили русские: Толстой и Чехов. Первый «смотрел на них как на людей, отравившихся опиумом, когда надо хватать пациентов за шиворот и грубо трясти их, пока они не очухаются». Второй «был более фаталист и не верил, что эти очаровательные люди могут выкарабкаться /.../поэтому он, не стесняясь, подчеркивал их привлекательность и даже льстил им».

Любя и всячески пропагандируя пьесы Чехова у себя на родине, Шоу не понимал в них одной простой вещи: к России и к своим героям Чехов относится как к больным, а на больных не кричат (эту замечательную фразу я нашел в «Записях и выписках» Гаспарова). Сам же Шоу орал на Англию изо всех сил, зычно и неутомимо. На время первой мировой войны он честно сделал перерыв. «Вы не можете вести войну с войной и со своим соседом одновременно. Война не терпит яростного бича комедии. /.../ Говорить правду несовместимо с защитой государства», -- пишет он в том же предисловии. Два первых действия «Дома» написаны в 1913 году; третье, самое короткое, -- в 1917-м; пьеса опубликована в 1919-м. Вот это и впрямь похоже на «русский стиль», но только это, и ничто больше.

Режиссер Евгений Каменькович прекрасно догадался, что всерьез искать в пьесе Шоу чеховские мотивы и интонации так же бессмысленно, как учить слона опылять цветы. Он нашел связь другого рода: естественную, прямую и очень важную для самого режиссера. Ироничность и жар мысли, любовь к парадоксальным обобщениям, умение строить сюжет как лабиринт с десятком ложных выходов и навязывать зрителю графически четкое, но полностью неверное представление о персонаже, комкать его, заменять другим, третьим и лишь к финалу показывать, кто кем был и чего стоил, -- все это оказалось очень знакомо Каменьковичу. Во всем этом классическая пьеса Шоу предвосхищает (и, по моему мнению, превосходит) пьесы Тома Стоппарда, крупнейшего драматурга современной Англии, а из последних удач Каменьковича, режиссера не очень ровного, прежде всего стоит назвать именно «Аркадию» Стоппарда, поставленную в РАТИ со студентами.

Говоря коротко, режиссер решил, что интеллектуальная английская комедия -- это его жанр. Возможно, он прав: природу английского юмора Каменькович чувствует очень хорошо. Единственное, что стоит уточнить: говоря об «английском юморе», мы рискуем повторить ошибку Шоу, придумавшего для своих нужд «русский стиль». Что ни говори, а между Толстым и Чеховым мало общего. Между Диккенсом и Шоу -- не больше.

Между Шоу и Стоппардом общего куда больше, но разница меж ними важнее, чем сходство. Меж ними, если вспомнить присказку моего дворового детства, вот какая разница: один дерется, а другой дразнится.

Евгений Каменькович, художник-сценограф Владимир Максимов и превосходный художник по костюмам Светлана Калинина сделали красивый спектакль. Временами, когда разыгрывается воображение Владислава Фролова, художника по свету, «Дом, где разбиваются сердца» становится красив прямо-таки фантастически. Усадьба старого капитана Шотовера, загримированная под корабль (резная фигура с форштевня на первом плане, окно-иллюминатор, штурвал, при помощи которого в капитанскую рубку подаются очередные порции рома), выстроена эффектно и хитроумно. Светлана Калинина всерьез восприняла слова насчет пурпурно-золотых и малиново-изумрудных халатов, вскользь звучащие в третьем действии пьесы, и сочинила нечто этакое, магически-ярмарочное: то ли перед нами сказка из 1001 ночи, то ли буйство безумных павлинов. Все это можно назвать торжеством самодовлеющей декоративности. Не агрессивной, нет, но попросту не допускающей существования чего-либо более серьезного. Однако Шоу, писавший пьесу о крахе европейского социума, отнюдь не красовался собою -- он был серьезен до последней степени.

Отблески авторской серьезности можно уловить в актерской игре. На «серьез», как мне кажется, внутренне нацелены Карэн Бадалов, играющий старого капитана Шотовера, Наталия Курдюбова (миссис Гесиона), молодая Наталья Мартынова (Элли Дэн): то, что они делают, содержательно, а игра Курдюбовой -- актрисы умной, цепкой, замечательно использующей природную резкость жеста, -- попросту превосходна. Стихией спектакля тем не менее остается интеллигентное баловство с чужими проблемами. То есть предчувствие общей гибели, составляющее главный смысл пьесы («Одно из двух: или из тьмы выйдет какое-то новое существо на смену нам, как мы пришли на смену животным, или небосвод с грохотом обрушится и уничтожит нас»), современного человека очень тревожит, но безнадежно устарел способ выражения, которым пользуется Шоу. В этом и проблема: стареют не мысли и чувства, стареют техники. Когда-нибудь устареет и красивая, модная техника интеллигентного баловства -- поскорее бы!