Показанный Первым каналом накануне Нового года сериал «Участок» побил все рейтинговые рекорды. Успех сериала -- во многом заслуга автора сценария, придумавшего милиционера Кравцова, его собаку Цезаря и обитателей села Анисовка. Алексей Слаповский -- прозаик, драматург и сценарист. Во всех областях успешный. Романы и повести печатаются, пьесы ставятся, сценарии снимаются. Слаповского ценят профессионалы и «свои» читатели, но «культовой фигурой» его не назовешь. Кажется, ему важнее быть сильным профессионалом, чем слыть лучшим из лучших. Может, это честная позиция, а может, одна из тех литературных игр, в которые он так любит играть. С Алексеем СЛАПОВСКИМ беседует Ольга БОГОМОЛОВА.

-- Ваши романы «Первое второе пришествие», «Анкета», «День денег» входили в шорт-листы Букеровской премии, но ни разу вы не стали лауреатом. Проигрыш в этой «лотерее» закономерен?

-- В любом премиальном сюжете нет проигрыша, как нет и абсолютного выигрыша. Для меня то, что три раза я попадал в шорт-лист, -- признание качества, доказательство того, что мои тексты достигли достаточно высокого уровня. Все три раза я не был в обиде, понимая, что находились произведения, более близкие тому, что на радио и телевидении называют форматом. Расшифрую: у членов жюри складывается представление о том, каким должен быть современный роман, и они ищут текст, соответствующий этому образу. Если такой находится -- они рады. И уговаривают других порадоваться с ними.

-- То есть премия не отражает литературный процесс?

-- Премия имеет дело с тенденциями. Я не исключаю, что иногда важнее отметить не лучшее (да и как определить это лучшее), а наиболее характерное. Кроме того, я не всем нравлюсь. Это нормально.

-- Вы рассуждаете достаточно рационально о довольно болезненных для авторского самолюбия вещах. Можете ли вы так же отстраненно анализировать свои произведения?

-- Нет. Хоть я и филолог по образованию. Филология -- это умственный хлад. Филолог расчленяет текст, а я его создаю. А что касается самолюбия, то, с одной стороны, я не мнителен, а с другой -- не самоуверен. Такой вот баланс.

-- В вашей прозе много литературной игры, связанной с жанровыми и сюжетными аллюзиями. Ваши герои словно попадают в мировую литературу, не замечая этого. Казалось бы, что может быть сегодня более модным?

-- Я не создавал себя как проект. Я не делал себя под «формат». Я всегда хотел писать о том, что происходит со мной и с окружающими. Но человек я не очень откровенный. Не люблю выносить свои тайны на люди, а рассказать о них хочется. Литературная игра дает возможность законспирироваться, спрятаться за непрямым высказыванием. Я, наверно, выдумщик.

-- Какие литературные игры вас раздражают?

-- Игры, которые игнорируют читателя. Игра интересна, когда она открыта. Если игра не заразительна, если она не вовлекает читателя, если правила ее непонятны или скучны, то это плохая игра. Литература не должна существовать только для тех, кто знает определенные имена или следит за модой. Вот, например, роман Сорокина «Очередь» построен на одном приеме -- на выхваченной из толпы прямой речи. Сама очередь хоть немного, но движется, роман -- нет.

--- Но вы как драматург можете же признать право подобной прямой речи на существование?

-- В драматургии теоретически это возможно. Но и там не обойдешься без сюжета. Николай Коляда постоянно пользуется этим приемом, но он умеет и сюжет организовать. Проза, мне кажется, дело более ответственное -- за чужую речь не спрячешься. Мир прозы -- это мир автора, его душевная и интеллектуальная глубина. Если этот мир беден, то меня он не волнует.

-- Вы считаете, что писатель не может обладать таким природным даром, как, например, артист?

-- Обладать-то он может, а дальше что? Наверно, поэт может быть «от сохи». При чутье к слову, при мощном внутреннем даровании можно предположить, что культурный слой не особенно нужен. Но прозаик должен быть образован. Не важно, кто он по профессии -- машинист, дворник или редактор, но писатель должен быть систематически начитан.

-- Почему же тогда Литинститут не дает притока литературных имен?

-- Я там не был, но уверен, что туда ходить никому не надо. Когда я работал редактором в «Волге», то читал подряд присылавшиеся тексты, и, как правило, если указывалось, что автор -- выпускник Литинститута, это было на редкость беспомощно, ориентировано на какие-то псевдообразцы. То модерн, то гротеск, то абсурд, но все было каким-то эрзацем. Мне кажется, что ранняя профессиональная ориентация вредна. И общение с себе подобными вредно. С пути сбивает. Молодой человек теряет лицо, не успев его обрести.

-- Вы работаете в разных жанрах. Как находите форму для возникающего сюжета?

-- Сюжет говорит сам за себя -- сразу возникает в форме. Иногда представляешь себе героя и думаешь: «Рассказа не хватит, нужен роман». Увидел сцену и понимаешь, что это сцена из романа. Пьеса возникает, когда начинаешь слышать персонажей. У меня сейчас в голове ходит беременная женщина, и я думаю, что это будет пьеса. Более того, у меня есть ощущение, что в эту пьесу хотят попасть еще пять беременных женщин. Чаще ищешь сюжет, а не форму для него. Иногда, конечно, в голову лезут чужие сюжеты -- это похоже на инфекцию. Увлекаешься, а потом понимаешь, что сюжет не твой, что его может написать кто-то другой.

-- Чем отличается профессия сценариста от писательского труда?

-- А вы вопросом ответили: сценарист -- в большей степени профессия. Писатель -- это призвание, требующее всей жизни. И труд, само собой. Профессию сценариста при определенных способностях можно освоить. Я ее осваивал «на ходу». От драматургии пришло умение строить диалог, от прозы -- навыки организации текста. Теперь я почти любого могу научить «ляпать» сценарии -- если речь идет о выдаче среднего продукта.

-- Есть мнение, что, если писатель вступает на коммерческую стезю, это не может не повлиять на его серьезную работу.

-- Согласен. Но мне тут повезло -- я никогда не занимался тем, что было неинтересно. В начале моего первого телепроекта не стояла сумма прописью -- это было мое предложение каналу. Я отношусь к сочинению сценариев как к литературной работе. Все три сериала -- «Остановка по требованию», «Пятый угол» и «Участок» -- я писал с удовольствием. На душу худо действует, когда ты относишься к работе брезгливо, как к куску жизни, про который нужно забыть.

-- Вы смотрели "Участок"?

-- Да. Это первый раз, когда я смотрел все серии вместе с телезрителями. И впервые почувствовал: то же самое смотрят миллионы, а я имею к этому прямое отношение. Приятно.

-- Участковый Кравцов, если я правильно понимаю, пришел в сериал из романа «Анкета», где герой хочет стать честным милиционером?

-- В общем, да. Знаете, во времени все разорвано, но тесно сопряжено где-то внутри. Кравцов во мне живет с юности. Мне было лет двадцать пять, я захотел пойти работать в милицию, в детский приемник-распределитель. Комиссия меня забраковала не по здоровью, а потому что я абсолютно честно ответил на все вопросы анкеты. Например, «Бывали ли у вас странные мысли?» Ну, конечно, бывали -- куда же молодому человеку с филологическим образованием, пишущему стихи, без странных мыслей? Был еще вопрос: «Случалось ли вам украсть что-нибудь?» И я ответил: да. Имел в виду дыню в соседском огороде и двадцать копеек со стола. Завернули меня, и правильно: такая откровенность граничит с ненормальностью, а там здоровые люди нужны.

-- Телевидение -- это конвейер. Вы, наверное, уже пишете продолжение «Участка»?

-- Нет, отказался. Было такое предложение, да и другие есть. Но когда идет проза, я отказываюсь от сценариев, какие бы деньги они ни приносили. Сейчас сижу за столом, пишу, и если сценарии -- это только работа, пусть доставляющая удовольствие, то проза -- вся моя жизнь.

P.S. Новый роман Алексея Слаповского будет опубликован в журнале "Знамя" (№3).