Два громких судебных процесса завершились на прошлой неделе весьма суровыми приговорами. Обвинявшийся в шпионаже Игорь Сутягин получил 15 лет лишения свободы, а Зарема Мужахоева за попытку совершения теракта в Москве летом прошлого года -- 20 лет. Оба дела рассматривались присяжными заседателями, на справедливость и милосердие которых рассчитывали подсудимые. Однако надеждам этим не суждено было сбыться -- присяжные в обоих случаях утвердительно ответили на все вопросы судей, которым с вердиктом о виновности в руках оставалось лишь назначить срок наказания. И как полагает профессор кафедры уголовно-процессуальных дисциплин Московского института экономики, политики и права Сергей ПАШИН, эти два процесса стали наглядным доказательством того, что российская судебная система научилась превращать присяжных в орудие исполнения воли властей при внешнем соблюдении всех демократических принципов правосудия.

-- Как вы оцениваете вердикт присяжных по делу неудавшейся террористки Заремы Мужахоевой, которую, несмотря на ее готовность сотрудничать со следствием, приговорили к 20 годам лишения свободы?

-- В этом процессе ключевым был вопрос, пыталась ли она привести взрывное устройство в действие или нет. Обвинение утверждает, что пыталась, защита отрицает это. Присяжные решили, что Мужахоева нажимала на кнопку, но устройство не сработало. То есть, по их мнению, она сделала все возможное для совершения теракта, и, следовательно, вердикт «виновна» был справедлив. Но приговор выносит судья, и он оказался чрезвычайно суровым, даже с учетом того, что присяжные не признали подсудимую заслуживающей снисхождения.

-- На ваш взгляд, есть ли в России вообще смысл сотрудничать со следствием, если признание и дача показаний не смягчает наказания?

-- В США есть понятие «судебная сделка», и сотрудничающий обвиняемый знает, что получит тот срок, о котором договорился со следствием. У нас же сделка применяется лишь к незначительным деяниям, а потому обвиняемым в тяжких преступлениях приходится полагаться на честное слово следователя и прокурора. А те действительно обманывают, обещая поначалу снисхождение, а потом требуя 24 года -- как в деле Мужахоевой. Тем самым, конечно, подрывается доверие к следствию. Ведь Игорю Сутягину тоже предлагали признать свою вину в обмен на меньший срок. И как показали последние процессы, очень хорошо, что он не пошел на сделку. Он получил 15 лет по весьма сомнительному обвинению, аргументированно доказывал свою правоту и сохранил доброе имя. А если бы поверил следствию, то в глазах общественности превратился бы в шпиона. Причем на основании собственного признания получил бы, возможно, даже больше чем 15 лет.

-- Сложно утверждать, что обвинению удалось доказать вину Сутягина. Ведь вопрос судьи к присяжным был сформулирован таким образом, что им ничего не оставалось, как ответить на него утвердительно. Их просто спросили: доказано ли, что Сутягин передавал иностранцам информацию. Между тем судили его за шпионаж в форме передачи сведений, составляющих гостайну...

-- Да, вопрос к присяжным был сформулирован некорректно. Сутягин никогда не отрицал, что передавал данные сотрудникам британской фирмы "Альтернатив фьючерс", которых, правда, не считал разведчиками. Но даже если согласиться с тем, что они были разведчиками, то откуда он мог знать это? А потому ключевым был вопрос: передавал ли Сутягин иностранцам сведения, составляющие государственную тайну. Защита утверждает, что эти данные он брал из открытых источников, из публикаций в СМИ. Судья же решила попросту обойти этот аспект и не спросила присяжных, передавал ли Сутягин секретные сведения. То есть фактически его признали виновным в том, что он послал за границу передовицу из «Правды». И за это он получил 15 лет лишения свободы.

-- Возможно ли, что эта некорректная формулировка послужит основанием для отмены приговора Верховным судом?

-- Сомневаюсь. Такая постановка вопроса целиком и полностью укладывается в практику ВС. Наша судебная система давно научилась обманывать присяжных путем формулировки вопросов, подталкивающих их к вердикту «виновен». Это централизованная технология, закрепленная как раз на уровне Верховного суда, который пошел по пути отмены оправдательных приговоров, если перед присяжными был поставлен юридический вопрос. На этом основании аннулируется порядка трети таких решений.

-- А какие вопросы Уголовно-процессуальный кодекс запрещает ставить перед присяжными?

-- Согласно УПК не могут ставиться вопросы, требующие от присяжных заседателей юридической квалификации, а также вопросы, требующие собственно юридической оценки при вынесении вердикта. Речь идет о тех проблемах, которые по-разному воспринимаются обывателем и юристом. Например, имело ли место вымогательство при получении взятки -- юристы и обычные граждане по-разному трактуют понятие «вымогательство».

Но ведь вопрос о вине человека, на который присяжные должны ответить, тоже правовой. А потому он должен быть сформулирован так, чтобы дать возможность присяжным высказаться о совершенном деянии с учетом всех обстоятельств, которые имеют значение для определения виновности подсудимого. Иначе присяжных лишают права дать свою оценку полностью. Так и произошло в деле Сутягина. Но началось это не со шпионских процессов, а с дела об убийстве депутата Сергея Скорочкина, по которому ВС отменил уже несколько оправдательных приговоров. Наше правосудие -- все тот же конвейер по утверждению результатов следствия.

Вот из-за этой порочной практики и адвокаты лишаются права принимать участие в формулировке вопросов присяжным. Статьей 338 УПК предусмотрено, что обе стороны процесса вправе высказать свои замечания по содержанию и формулировке вопросов и внести предложения о постановке новых вопросов. При этом судья не вправе отказать подсудимому или его защитнику в постановке вопросов о наличии по уголовному делу обстоятельств, исключающих ответственность подсудимого за содеянное.

-- Но на практике такие ходатайства защиты отклоняются?

-- Да. Например, председательствующий снимает вопрос, находился ли подсудимый в состоянии аффекта, хотя это обстоятельство имеет решающее значение для вынесения приговора. И делается это опять же в связи с тем, что такие дополнительные вопросы затрагивают юридические проблемы.

-- А как рассматривается этот вопрос в законодательстве других стран?

-- По-разному. В США, например, присяжным задают самые специфические вопросы. Скажем, виновен ли подсудимый в убийстве первой степени.

-- И как же люди, не имеющие юридического образования, отвечают на них?

-- Так ведь судья обращается к присяжным с напутственным словом. По российскому УПК председательствующий также в напутственном слове сообщает содержание уголовного закона, предусматривающего ответственность, разъясняет присяжным основные правила оценки доказательств в их совокупности и т.д. Не надо думать, что присяжные вообще не имеют понятия о праве. Ведь объясняют же основы административной ответственности и правила дорожного движения при получении водительских прав. Почему же судья не могла дать объяснения в деле Сутягина? В конце концов, можно было ведь спросить присяжных, доказано ли, что Сутягин передавал иностранцам информацию, содержащуюся в закрытых источниках. Это не собственно юридический вопрос, и чтобы понять разницу между открытым и закрытым источником, не нужно иметь юридическое образование.

У нас научились манипулировать присяжными. Да и подобрать их можно.

-- Что вы имеете в виду?

-- Ну, скажем, так. Процедура прописана в законе, по которому коллегия присяжных формируется путем случайной выборки кандидатов из списка избирателей. И потом с этими «случайными» людьми начинают работать обвинение и защита, отводя тех, в чьей объективности они сомневаются. Но ведь проверить, насколько случайной была выборка, невозможно.

-- Вы считаете, что необходимо создание какого-то специального надзорного органа, как, например, в Канаде, который отвечает за формирование первоначальных списков присяжных?

-- Есть еще более надежный способ -- сделать, как это было в царской России, когда перед началом судебного процесса карточки с фамилиями присяжных просто вытаскивались из барабана в присутствии сторон.

-- Защита Сутягина в связи с длительным сроком предварительного заключения уже давно направила жалобу в Европейский суд по правам человека. Некорректная формулировка вопроса к присяжным может послужить основанием для дополнительного обращения в Страсбург?

-- Скорее нет, чем да. В Европейский суд можно жаловаться на несправедливость судопроизводства и на использование недопустимых доказательств. Но формулирование вопроса -- это проблема национальной правовой системы, а не Страсбургского суда.