История «Библиотеки поэта» -- выразительное подобие истории русской филологии (да и культуры) последних семидесяти лет. Придуманная Тыняновым и благословленная Горьким, серия была допустимым излишеством идеологической системы. В томах ее первого -- довоенного -- издания гротескно уживались мощная историко-литературная мысль и обязательный яд советчины. Задавленная в последние сталинские годы, «Библиотека поэта» с трудом и долго выкарабкивалась из тьмы. Все было: отличные издания поэтов второго ряда (более или менее приправленные казенной риторикой), первые «прорывные» книги зловредных модернистов (классиков ХХ века), многолетние изматывающие битвы за Мандельштама или Ахматову, книги советского стихотворческого генералитета (и не в том беда, что издавали усопших начальников, каждый из которых был по-своему значимой литературной фигурой, а в том, что издавали фальшиво), антологии стихов о Ленине и революции, начальственные окрики и разгоны, ажиотажный спрос 70--80-х, превращение «второго издания» в «третье» (синие обложки сменились зелеными и появился курьезный перспективный план), Гумилев с Ходасевичем как знаки победы светлых сил, полумертвое существование в начале 90-х (впрочем, и тогда вышли прекрасно подготовленные Кузмин и Волошин), тяжба за престижный бренд между владельцем (питерским отделением «Советского писателя») и вознамерившимся работать «Академическим проектом»... В результате бренд остался при законных хозяевах, а книги -- в узнаваемой зеленой обложке, но с титулом «Новая библиотека поэта» -- стали выходить у конкурента. (Справедливости ради заметим, что и в «Советском писателе» что-то поначалу теплилось.) В последние годы «Академический проект» издал Вячеслава Иванова, Мандельштама, Гиппиус, Мережковского, Державина, Заболоцкого, Олейникова, Окуджаву, Набокова, Чуковского, Баркова... в Малой серии -- братьев Бурлюков, Мариенгофа, Шершеневича... (о некоторых из них писалось на наших страницах). Сильное преобладание модернизма исторически объяснимо (долги-с!), но, кажется, должно пойти на убыль. Вроде бы готовятся тома Владимира Соловьева, Андрея Белого, чье предшествующее издание (спасибо советской цензуре) дает не вполне адекватное представление о поэте, и Георгия Иванова (кстати, его-то сравнительно недавний трехтомник вполне хорош). Что до Бальмонта и Сологуба, то их корпусов ни один переплет не выдержит -- тут потребны многотомники.

Меж тем с прочими эпохами не так уж весело. Иные значительные поэты «библиотечного» тома не удостаивались никогда (Семен Бобров, Милонов, Бернет, Подолинский, Комаровский...), издания других (часто усеченные) давно стали раритетами (Василий Майков, Востоков, Озеров, Катенин, Федор Глинка, Одоевский, Козлов, Шевырев...). Да ведь и Дельвиг, Кюхельбекер, Языков, Полонский, Мей на прилавках не пылятся. На этом фоне появление в НБП еще одного Баратынского (поэта великого, но вполне доступного) видится редакторской прихотью. Не касаясь проблемы советских поэтов с печатью официоза (их научные издания были бы весьма интересны, но, предположим, нам пока не до жиру), замечу, что во второй половине ХХ века стихи писали не только они, уже изданный Окуджава и Бродский (чье наследие не только преизобильно, но и многажды растиражировано). Из сказанного ясно, почему появление трех последних книг НБП -- «Полного собрания стихотворений и поэм» Алексея Константиновича Толстого, «Стихотворений и поэм» Константина Случевского и «Стихотворений и поэм» Генриха Сапгира -- вызывает энтузиазм.

Толстой -- поэт, почти всеми любимый с детства. Настолько любимый, что называть его «великим» у нас не принято: ляпнешь -- распишешься в наивности. Суть, однако, не в «замотанном» эпитете, а в том, что концептуальных работ о поэзии Толстого практически нет -- любовь глаза застит, а советская власть, дозволявшая издания забавного графа (их было не мало), отнюдь не нуждалась во внятном разговоре о его поэзии свободы. Новый том был подготовлен Исааком Григорьевичем Ямпольским на исходе 80-х. Сразу не издали. Пришли годы безденежья. Выдающийся филолог (лучший знаток Толстого, еще в 1930-е годы образцово работавший с его текстами) умер. А с ним и книга, которую он, видимо, мыслил заветной работой (двухтомник Толстого, вышедший в 1984 году во втором издании БП, готовил, бог знает по каким причинам, не Ямпольский -- конечно, ему хотелось утвердить свои эдиционные принципы). Теперь ее воскресили. Знатоки увидят текстологические и комментаторские различия с изданием 1984 года (их немного; делавший двухтомник Е.И. Прохоров учитывал разыскания Ямпольского). Вероятно, имело бы смысл наряду с предисловием Ямпольского включить в книгу и более свежую статью: такое в практике БП бывало, а репутация старого мастера, обреченного писать под идеологическим прессом, от того бы не пострадала.

Со Случевским другая история. Поэт резко своеобычный, пронзительный и «мучительный», он никогда не встречал единодушного признания. Молодым Случевским восхищался Аполлон Григорьев, верно видя в его стихах продолжение линии Лермонтова, его «назначали» своим предшественником старшие символисты (Брюсов, Иван Коневской), его ценили большие поэты ХХ века. Их мнения, конечно, весомее визгливого осмеяния, которому подвергала поэта в середине позапрошлого века «демократическая» шушера, или советских укоров в «мистицизме». Но ничья приязнь не может затушевать вовсе напряженные противоречия Случевского, изгибы творческой эволюции и зримую неровность его стихов. Между тем готовившая книгу Е.А. Тахо-Годи этих проблем видеть не желает. Одно дело объективные трудности научного издания (датировками Случевский пренебрегал, что было мифотворческим актом, а не свидетельством авторской неизменности; творческие рукописи его пропали), другое -- превращение беды в добродетель. Одно дело счастливая возможность издать Случевского относительно полно (за недостачи составителя корить грех -- том и так на пределе), другое -- попреки предшественнику, вынужденному в 1962 году жертвовать важными стихотворениями и «научно» обосновать идеологические усечения, дабы просто поэта легализовать. А.В. Федоров, чьей текстологической стратегии, кстати, точно следует составитель, право слово, разбирался в поэзии Случевского не хуже, чем Тахо-Годи, а если советскую власть отменить не мог, то и не его сегодняшней оппонентке ставить это деяние себе в заслугу. Да, более основательного издания стихов Случевского (проза его тоже обильна и резко индивидуальна) у нас нет. И боюсь, не скоро будет. Но от этого краше не становятся ни приторная статья, ни комментарии, из коих можно узнать даты жизни Данте, Байрона и генерала Скобелева.

Увесистый том Генриха Сапгира почему-то отряжен в «Малую серию», которая в давние времена была призвана популяризировать опыт серии Большой (явно не наш случай), а в «вегетарианскую» пору стала местом ссылки для тех, кто с советской точки зрения «рылом не вышел» (Вячеслав Иванов, Волошин, Северянин). В нынешнем решении ощутим неприятный привкус того подхода. Понимаю, что на больший объем могло не хватить средств (тем паче всего Сапгира под одну обложку не вгонишь: писал -- не гулял), но и книга в 38 листов (объем наличествующий) для «Большой серии» факт нормальный. Но все же один из самых пестрых и обаятельных неподцензурных поэтов второй половины века издан достаточно репрезентативно. Статья подготовивших книгу Д.П. Шраера-Петрова и М.Д. Шраера являет собой забавный симбиоз экстатического панегирика и послужного списка, но это, увы, довольно часто происходит при издании «задержанных» авторов.

Понадеемся, что и другие наши старшие современники (как те, кто пребывал в андерграунде, так и те, что допускались в советскую печать) займут свои законные места в «Новой библиотеке поэта». Как и их предшественники из XVIII--XIX веков. Намек на то -- три свежих книги, что и выплачивают долги и выдают авансы.