Чуть больше полугода назад в прошлом знаменитый советский пианист, а потом очень успешный европейский дирижер Владимир Ашкенази привозил в Москву Вторую симфонию Сибелиуса. Приехав, он много объяснял, что с северной природой, через которую так любил выражать себя скандинавский композитор, его самого многое связывает -- у него и жена исландка, и сам он из России.

Теперешний визит маэстро заметно отличался от предыдущего. Вместо пышного оркестра Philarmonia of London Ашкенази появился с не самым знаменитым, но качественным Камерным оркестром Рейкьявика. Концерт прошел без давки, пафоса и за приемлемые деньги, так что БЗК был полон, но партер не так слепил бриллиантами. Хотя мобильники все также истерически звенели в самых тихих кульминациях, в перерывах между частями сочинений не раздалось ни одного хлопка. Следовательно, новый визит Владимира Ашкенази, чья музыкантская репутация десятилетиями остается безусловной, получился более адресным.

На этот раз вместо ландшафтного дизайна северного романтика Сибелиуса, дирижер привез в Москву краткое и современное северное сочинение, по поводу которого много говорил не только перед концертом с прессой, но и во время концерта с публикой. Даже показалось, что эта репертуарная новинка -- основной номер программы. Ашкенази так и объяснял: «Ну что можно играть, когда едешь в турне с камерным оркестром -- фортепианные концерты Моцарта и раннего Бетховена. Но для целой программы двух таких концертов недостаточно. Поэтому я предложил Торкелю Сигурбьернссону написать для нашего турне сочинение минут на 15--20. И я очень рад, что он откликнулся».

Статный, скупо-вариационный Mosk одного из главных исландских мастеров в неофольклорном духе -- с ладовым своеобразием, неспешным развитием, специфическим колоритом и ощущением пространства -- был исполнен с чувством и даже задором. А более всего он заинтриговал дирижера своим названием. Mosk -- по-староисландски значит «мох». Но схожесть этого скандинавского слова со словом «Москва» Ашкенази совершенно заворожила. «Мне говорили, что слово «Москва» произошло от какого-то татарского слова или от слова moskito, но ведь много всего пришло в древнюю Русь от варягов, скандинавов. Так что, возможно, это просто совпадение. А может, и нет», -- с упоением рассказывал Ашкенази публике вместо биса, который от него требовали, но безрезультатно.

Кроме северных звучаний из похожего на предыдущий визит Ашкенази еще был Моцарт. Маэстро снова дирижировал оркестром, сидя за роялем. И хотя он выбрал другой концерт -- 9-й (К 271, ми-бемоль-мажор) вместо шлягерного 20-го -- снова приходилось, вспоминая о фирменных свойствах ашкеназиевского пианизма и общей музыкальности, удивляться результату. Фортепианные манеры Ашкенази всегда отличали породистый блеск, уравновешенная грация и эмоциональная корректность. А послушный его дирижерскому жесту эстетический мир привлекал особенной пропорциональностью.

Казалось бы, из блеска и грации должен выходить отличный Моцарт. Но он снова получился оркестрово рыхлым и простоватым, а фортепианно -- бледным и искусственным. Звуковые краски казались случайными, а романтическая сольная развалочка с эффектными зависаниями внутри фразы только усугубляла впечатление всеобщего клевания носом с попытками взбодриться.

Но была еще одна черта, объединившая тот приезд Ашкенази с нынешним. Это репертуарные совпадения, из-за которых кажется, что музыканта преследуют какие-то упрямые «двойнические» отношения с Михаилом Плетневым. Тогда редко звучащая в Москве Вторая симфония Сибелиуса за пару дней до Ашкенази была исполнена Плетневым с РНО. Теперь Первый концерт Бетховена в исполнении Ашкенази публика прослушала после незабываемой плетневской игры с японским оркестром NHK -- с тем самым, которым скоро станет руководить Ашкенази.

Но Бетховен прозвучал совсем не так, как сонный Моцарт, -- убедительнее в несколько раз. Поэтому и сравнения с другими исполнениями не напрашивались. Сложно было представить, что Бетховен в руках столь изысканного музыканта может оказаться таким даже не вполне академично жилистым и румяным. Оркестр и солист продемонстрировали отличные, хотя и не слишком стремительные темпы, упругий пульс, неизощренный, но стройный звуковой баланс. Диалог пианиста и оркестра был чем-то похож на детскую игру в «секретики» -- когда среди свежего огорода делается ямка, накрытая стеклышком. А в ней -- пуговицы, бусины и перышки. Так по крайней мере звучала каденция первой части -- вставным пятнышком с подручными драгоценностями. Да и вторая часть целиком, окруженная бодрым и обаятельным крестьянским топотом первой и третьей. Весь Бетховен показался своего рода северной музыкой.

Владимир Ашкенази уже объявил о теме своего возможного следующего московского визита. Если все сложится удачно, в декабре это будет сжатая версия проведенного им в Нью-Йорке, Лондоне, Кельне и Праге симфонического цикла о советской музыке сталинского времени. Сольных фортепианных концертов, по словам музыканта, больше не будет, и не только в России: «На это у меня нет времени». Так что легендарный сольный пианизм Ашкенази, а также, судя по последнему Бетховену, и его пресловутый аристократизм, скоро останутся в истории.