Мария КОВРОСКИ, ведущая балерина New York City Ballet, станцевала на фестивале партию Одетты--Одиллии в «Лебедином озере». Это ее первый опыт на русской сцене -- рискованное испытание, которое она с честью выдержала. Интервью нашего корреспондента Екатерины БЕЛЯЕВОЙ.

-- Страшно было танцевать партию, так непохожую на ваш обычный репертуар?

-- Знаете, я не фестивальный человек, люблю много репетировать, вживаться в партии. Но когда мне предложили «Лебединое» в Мариинском, я поняла, что это судьба: в двадцать шесть лет, так скоро, осуществится моя детская мечта. Я ведь захотела стать балериной, когда мне было семь -- после того, как увидела русские балеты, балеты Фокина. Моя семья жила тогда в Grand Rapids, штат Мичиган, и театр Джоффри Балле давал там спектакли. И когда я пошла в балетную школу, то первый мой педагог (еще до школы New York City Ballet) был из Джоффри Балле, где хранят балеты Нижинских и Фокина. В этом есть что-то славянское, близкое, я ведь наполовину полька. И вот теперь я здесь, и эта гастроль так важна для меня лично, что меня не пугает обилие первоклассных танцовщиков вокруг. За десять дней я попыталась постичь тонкости русской школы.

-- А когда вы впервые услышали о Мариинском театре?

-- Мне было двенадцать лет, когда я увидела это величественное здание в одной книжке о русском балете. И я захотела выйти на эту сцену Одеттой, точнее, Одеттой--Одиллией. Я ведь в New York City Ballet танцую баланчинское «Лебединое», но там всего один акт. Там нет злодейки Одиллии -- просто история девушки, которую погубили любовь и колдовство. Быстрые темпы, как всегда у Баланчина, энергичный драматизм -- там история любви должна уложиться в один бесконечный монолог.

-- Как же все-таки удалось почувствовать Одиллию?

-- Трудный вопрос. Я и правда в жизни и на сцене -- мягкая Одетта. Но очень хотелось поиграть в коварство. Воплотить зло и обман на сцене для меня проблема личная, психологическая. Кажется, я все время борюсь с собой.

-- Как принял вас Петербург? С кем вы работали в Мариинском театре?

-- Петербург -- холодный, почти ледяной город. Я умудрилась дважды упасть на льду. Но ничего, я приеду летом на гастроли с New York City Ballet и полюблю этот город с фонтанами, о которых я пока только слышала. А пока что -- место определяют люди. Мне невероятно повезло. Со мной работала Нинель Кургапкина, она очень строгая, в чем-то это воплощение зимнего Петербурга. Очень помогали Геннадий Селюцкий и, конечно, Ульяна Лопаткина. (Нас в Нью-Йорке познакомил Игорь Зеленский, мой первый и любимый партнер в New York City Ballet, кстати, он также любимый партнер Ульяны.) Поработав с Ульяной, я поняла, что у меня полно недостатков в области классики. Я-то было вообразила, что могу танцевать все. Главные трудности в Мариинке -- это масштаб сцены, необычный покат и немыслимые петербургские руки -- как у Галины Мезенцевой, у Светланы Захаровой и у Ульяны. И еще здесь царят медленные темпы.

-- То есть иные, чем в New York City Ballet? А темпоритм NYCB вы ощущаете «своим», вам в нем уютно?

-- Я пока не определилась, где мое место. Обожаю Баланчина, но мне не хватает драмы. Хочу танцевать Джульетту или Манон. Наверно, мне не помешало бы поработать здесь в Мариинке над романтическими партиями, а затем вернуться в NYCB. В нем я очень люблю танцевать Роббинса.

-- В чем вы видите его отличие от Баланчина?

-- Роббинс дает полную свободу. Независимость от заданного темпа. Его танцы идут от природы. Я бы определенно назвала его балеты релаксацией, философским отдыхом.

-- То есть в доме Баланчина вы предпочитаете Роббинса, бешеным ритмам -- свободную импровизацию?

-- Да, я и в жизни такая. Мне интересна мода, я ловлю современные тенденции, но носить предпочитаю ретро. Для меня это и значит быть современной. Ловить момент, но жить немножко прошлым.