Республики Северного Кавказа пока не числятся в очереди на «укрупнение», но местные лидеры явно не хотят оставаться в стороне от этого процесса. Одним из первых укрупняться захотел новый президент Чечни Ахмат Кадыров -- по его мнению, две братские вайнахские республики, до начала 90-х входившие в единую Чечено-Ингушетию, просто обречены на воссоединение. Чеченская настойчивость настораживает ингушей и остальных «соседей». С одной стороны, сегодняшние границы на Кавказе -- с их блокпостами и жесточайшим паспортным контролем -- памятник беспокойным, «прифронтовым» 90-м, который делает регион похожим скорее на конфедерацию суверенных княжеств, чем на российскую провинцию с законами, общими для всех. Упразднение этих кордонов вроде бы назрело. Но любое изменение административно-территориальной карты Кавказа означает новый виток нестабильности. На осетино-ингушской границе, которую попытались «пересмотреть» 11 лет назад, побывал корреспондент газеты «Время новостей» Иван СУХОВ.

Виноватых нет

Закончить войну всегда трудно, даже если она была очень давно и длилась совсем недолго. Осетино-ингушские столкновения в Пригородном районе Северной Осетии заняли несколько дней в октябре и ноябре 1992 года. В регионе до сих пор остаются тысячи вынужденных переселенцев, сотни разрушенных домов и неискоренимая, как иногда кажется, взаимная неприязнь бывших соседей, которые в одночасье стали лютыми врагами. Министр по делам национальностей Северной Осетии Сергей Тоболов удачно сравнивает осетино-ингушское пограничье с «дейтоновской» Боснией. Мир выглядит хрупким и явно нуждается в охране «миротворцев» из специального мобильного отряда МВД России. Сходство с балканской республикой усугубляется тем, что граница здесь не только этническая, но и конфессиональная, -- вроде как не ингуши против осетин, а мусульмане против христиан. Или наоборот.

Кто на самом деле виноват в событиях 11-летней давности, в этих краях стараются не думать. Тем более что официальной оценки события в Пригородном так и не получили -- ни политической, ни уголовной. Десятки уголовных дел по фактам массовых беспорядков, гибели людей, взятия заложников и уничтожения чужой собственности сначала для верности свели в одно, а потом вообще закрыли. Никто из участников так и не понес наказания. А теперь, видимо, уже поздно -- если припомнить старые грехи, вместо долгожданного примирения опять выйдет нешуточная ссора. Полпредство президента РФ по урегулированию осетино-ингушского конфликта, которое воплощает в этих краях верховную российскую власть, своим «подопечным» старается про 1992 год напоминать как можно реже. Власти Осетии и Ингушетии нынешнюю годовщину тоже не слишком акцентируют -- проводить, как раньше, официальные памятные митинги с предъявлением взаимных обвинений через год после подписания двустороннего договора о сотрудничестве стало как-то неудобно.

Правда, неизвестно, состоялся бы этот договор без настойчивых путинских рекомендаций. Сами жители Пригородного района настроены не слишком мирно. И осетины, и ингуши избегают прямого ответа на вопросы: кто виноват, кто первый начал и чья же это все-таки земля. Есть в их ответах скорбь о «своих» погибших, но нет ни покаяния, ни сожаления: была война, вот и все. Иногда кажется, что не будь здесь на каждом углу блокпоста мобильного отряда, хватило бы малейшей провокации -- и все еще раз началось бы с начала. На официальном языке это называется «не созрел морально-психологический климат». Как будто он может сам созреть на этих полях, густо удобренных кровью.

Поля эти делили не раз. И ингуши, и осетины издавна считают Пригородный район своим. Ингуши ссылаются на административные карты начала 30-х, на которых Ингушетия действительно лежит западнее, чем сейчас, и примыкает к Владикавказу. После сталинской депортации многие ингуши вернулись в Пригородный, но он так и остался частью Северной Осетии. Осенью 1992 года ингуши предъявили свои права на эти земли, считая, что они должны вернуться к только что образованной суверенной Ингушетии в порядке территориальной реабилитации репрессированного народа. Осетины эту точку зрения явно не разделяли. Началась стрельба, потом вмешалась армия. Дело кончилось, по сути, этнической чисткой: больше 30 тысяч ингушей, живших в Пригородном, покинули территорию Осетии, а внутренняя граница между двумя российскими республиками на десятилетие превратилась в укрепленную и охраняемую линию фронта. Правда, уже года через два под давлением федералов, которым на Северном Кавказе вполне хватало Чечни, выселенные ингуши начали потихоньку возвращаться на свои брошенные подворья. Они по-прежнему уверены, что Пригородный принадлежит им -- по справедливости и закону предков. Их осетинские соседи не менее горячо убеждены, что отстояли свою республику в борьбе с агрессором, и возвращению совсем не рады. Таксист-осетин, который возил меня по ингушским анклавам Пригородного, был собран и насторожен, из машины старался не выходить, зато за рулем вспоминал подробности боевой осени 1992-го. Ингуши в его рассказах -- враги и агрессоры, осетины -- герои и защитники отечества. Мой вопрос о том, кто разрушил ингушские дома после ухода хозяев, ставит его в тупик. После паузы он сообщает: «Сами и разрушили. Сами поджигали их и взрывали, осетины никого не трогали». Спустя десять минут мой собеседник-ингуш, который уже восстановил свой дом в Пригородном и давно в нем живет, отказывается от обстоятельной беседы: «Вдруг я в розыске?» И на все мои вопросы отвечает: «Вы лучше там, в Осетии, спросите».

Арифметические прения

Полпредство уже вернуло в Осетию больше 20 тысяч человек: люди приехали в родные места, зарегистрировались и начали строить дом. Старые дома в большинстве случаев разрушены до основания. Деньги на восстановление, которые полпредство переводит на счета «возвращенцев», примерно вдвое больше компенсаций, которые только начали платить в Чечне (примерно 350 тыс. на семью). Но денег все равно не хватает: за полпредством числится порядка 600 млн руб. долга, а получает оно из бюджета всего 200 млн в год. Из-за долгов многие дома так и замерли недостроенными и даже начали вновь разрушаться. Очень многие «погорели» на дефолте 1998 года -- только что полученная компенсация обесценилась сразу втрое. Надо, впрочем, признать, что строятся ингуши с размахом, и их новостройки из ровненького ставропольского кирпича мало походят на лачуги беженцев и даже на те саманные хатки, в которых многие из них жили до 1992 года.

«60% открытых нами счетов уже оплачено полностью, с их владельцами наши отношения прекращены, -- говорит глава полпредства Алексей Кулаковский. -- Если бы могли получить из бюджета какие-то дополнительные средства, то в будущем году мы рассчитались бы с долгами, а к 1 января 2005 года смогли бы примерно определить окончательные контуры проблемы. Всего для ее решения нужно примерно 1,5 млрд рублей».

По данным полпредства, на возвращение в Северную Осетию -- а значит, и на получение компенсаций -- могут претендовать еще 11 088 человек. В марте г-н Кулаковский рассчитывает с помощью миграционных властей еще раз пересчитать оставшихся переселенцев -- нынешняя цифра оспаривается и ингушами, и осетинами. Ингуши говорят, что переселенцев на самом деле больше, осетины -- что меньше. «Не надо оперировать сухими цифрами, -- говорит и.о. начальника отдела вынужденных переселенцев и беженцев ингушского управления ФМС МВД РФ Ахмет Томов. -- Всего сейчас в Ингушетии 19 тысяч человек из Пригородного. Примерно 8 тысяч ингушей жили там без прописки, у них нет формального основания вернуться». «В разные годы ингуши говорили, что из Пригородного ушло от 40 до 85 тысяч ингушей, -- заочно возражает ему министр по делам национальностей Северной Осетии Сергей Тоболов. -- Теперь они говорят, что осталось еще 19 тысяч, а сами за целый год не смогли найти больше 11 тысяч желающих записаться в вынужденные переселенцы. Мы проверяем этот список, и по нашим данным, правомочность своих требований могут подтвердить только 3980 человек. Просто в Ингушетии в качестве вынужденных переселенцев регистрируют всех желающих». Полпреду президента Алексею Кулаковскому под неизбежным давлением сторон приходится нелегко, но он проявляет вежливую настойчивость: «Я не имею права занимать позицию одной из сторон. Я представляю здесь Российскую Федерацию».

Невозвращенцы

Есть и другие арифметические нюансы. К примеру, во многих выселенных ингушских семьях за годы, прошедшие со времени конфликта, выросли дети. Федералы о детях знают, но помочь ничем не могут. «Моя задача -- вернуть людям то, что государство в свое время не смогло уберечь, -- говорит г-н Кулаковский. -- Если в 1992 году это была одна семья, которая жила в одном доме, я могу заплатить только за восстановление этого дома. Строить еще два или три потому, что у них там выросли дети, мы не можем. Хотя такие просьбы все время приходят».

Есть и более безнадежная категория «невозвращенцев» (так их, конечно, официально никто не называет). Несколько сот ингушей до конфликта жили в Пригородном, да и в самом Владикавказе в заводских общежитиях. И там же были прописаны. Сейчас уже нет не то что общежитий, но даже и самих заводов. Прописать людей по старому адресу просто нет возможности. Такие люди получают в Осетии паспорта без штампа о регистрации. Возвращаться им просто некуда, хотя в Ингушетии у них есть часто только вагончик-времянка, выданный в свое время миграционной службой. Но, по словам сотрудников президентского полпредства, проблемы этих людей должны решаться в общем порядке миграционной службой МВД. Последняя пока не спешит -- видимо, слишком занята расселением чеченских палаток.

Между тем лагерь вынужденных переселенцев в Северной Осетии производит не менее гнетущее и безнадежное впечатление, чем известные всему миру палатки на чечено-ингушской границе. Несколько десятков вагончиков было в одночасье вывезено сюда из Назрани несколько лет назад по распоряжению Руслана Аушева -- это была одна из бесчисленных попыток решить проблему Пригородного явочным порядком. Формально вагончики находятся на территории Осетии, но населенного пункта под названием «городок вынужденных переселенцев на окраине селения Майское» официально не существует ни для ингушских, ни для осетинских властей. 245 семей словно зависли в пустоте. Контингент Майского -- как раз те, кто жил в общежитиях. И еще те, кто хочет вернуться в селения, которые осетинские власти для возвращения пока не открыли. Поддерживать жизнь в лагере -- по части тока, газа, воды, продуктов первой необходимости -- по идее должна осетинская сторона. На самом деле люди полностью предоставлены сами себе. Вагончики наполовину развалились, единственный кран с питьевой водой то и дело ломается. Все поселение, издали больше похожее на свалку, стоит под линией электропередачи, что само по себе весьма вредит здоровью его обитателей. При этом свет регулярно отключали, и не только в вагончиках, но и в соседнем Майском. До тех пор пока президентское полпредство не договорилось с энергетиками, что те будут считать отдельно, сколько «сжигает» поселок, а сколько беженцы. Пока свет не отключают, но могут сделать это в любой момент -- платить за энергию в городке некому. «Майское -- пример вопиющей безответственности властей Северной Осетии», -- считает Алексей Кулаковский.

С осетинской точки зрения, большинство жителей Майского -- просто упрямцы, которые желают вернуться именно на свои подворья, хотя им предлагают земельные участки в других местах. Причем делается это при активном потворстве ряда ингушских политиков и чиновников. По словам министра национальностей Осетии Сергея Тоболова, часть «майцев» год назад уже согласились было строиться на участках, специально «нарезанных» на окраине соседнего Чермена. Но из Назрани якобы прислали бульдозер, который сровнял уже нанесенные межи. Для Ингушетии Майское -- своеобразный флаг, которым можно размахивать перед носом у соседей, когда те начинают слишком уж зазнаваться своими миротворческими успехами. Но многим жителям Майского и без высокой политики просто некуда уйти.

Чужая земля

Часть Пригородного по сегодняшний день закрыта для возвращения ингушей. В основном это зоны, где в 1992 году шли наиболее тяжелые бои: Октябрьское, Ир или внутренняя часть Чермена. Ир вообще можно считать памятником человеческому упорству -- или, если угодно, упрямству. Вернуться сюда хотели бы почти 1300 человек, их дома раньше стояли внутри села. Но местная администрация категорически против: односельчане-осетины слишком хорошо помнят потери, понесенные 11 лет назад. Вернуться ингушам позволено только на новые участки, метрах в 500 от окраины. На этой земле, под прикрытием поста мобильного отряда МВД, стоит 13 вагончиков, в которых почти никто не живет. Только пожилой Иса Пугиев проводит в своем вагончике дни и ночи. Это нечто вроде постоянного пикета -- Иса не собирается строить дом, пока его не пустят внутрь села на старое подворье. «Нас выгнали из села, как будто мы виноваты в том, что произошло 11 лет назад, -- говорит он. -- Хорошо, если так, пусть тогда нам официально об этом скажут. А здесь мы строиться не будем -- это вообще чужая земля, она принадлежит Яндиевым из Дачного».

Дачное от новых участков даже ближе, чем сам Ир, и там нет проблем с возвращением: там всегда жили главным образом ингуши, и даже после 1992 года осетины их дома не особенно занимали. Сейчас Дачное выглядит как добротное ингушское селение, даже мечеть почти достроена. «Если бы вы не стояли на своем, давно бы имели такие же дома», -- объясняет непреклонному Пугиеву начальник управления полпредства по социальным вопросам Виталий Смирнов.

«У ингушей есть традиционное представление о родовых землях, но мы же не можем принимать его во внимание, в российских законах такого понятия нет, -- говорит г-н Смирнов. -- С точки зрения закона администрация села права -- местное самоуправление отвечает за безопасность граждан». А безопасность окажется под очень большим вопросом, если бывшие противники снова окажутся близкими соседями, -- тут и пост МВД не поможет.

Во внутреннем Чермене тоже шли бои, и на несколько улиц в центре села ингушам въезд закрыт. Три года назад тут даже случился криминал: ингуш Орцханов привез-таки свой вагончик на старое подворье и пошел к своему соседу, осетину Дудиеву -- собирался вроде бы обнять его в знак примирения. Дудиев мирного порыва Орцханова не оценил и с ходу выколол ему пальцем глаз. Дудиеву дали два года условно, Орцханова забрали в больницу, а вагончик увезли обратно в Ингушетию. На этой улице по-прежнему полно брошенных развалин: возвращаться сюда теперь и сами ингуши не торопятся. Зато на углу, на кирпичной стене, которая не то осталась от разрушенного дома, не то обозначает начало нового, нарисован черный, с кривыми скрещенными саблями ваххабитский флаг.

Война за воду

Чермен -- все-таки относительно мирное село. В Пригородном есть и совсем мрачные места, словно зараженные разрухой и запустением, -- совсем как в Чечне. Они лежат выше, уже в предгорьях. Ехать туда нужно сначала через пригород Южное, по улице с воинственным названием Защитников Осетии. В полпредстве Южное, Терк и Чернореченское считают одним проблемным «кустов»: хотят вернуться сюда 6 тысяч человек, вернулись -- только четверо.

Южное выглядит еще вполне мирно -- там есть многоэтажные муниципальные дома, и почти нет руин. По улицам без опаски прогуливаются после школы дети. Две пятиклассницы только рады возможности пообщаться. Сами они войны не помнят в силу возраста, и взглядов придерживаются миролюбивых. Одна подруга -- осетинка, другая -- еврейка. «А вообще в Южном кто только не живет, и все учатся вместе». -- «И ингуши?» Подружки глядят на меня как на умалишенного: «Нет, ингушей здесь нет, им здесь жить нельзя».

Почему в Южном можно жить кому угодно, только не ингушам, остается не вполне понятно. Но дальше к югу картина становится яснее, хотя и безрадостнее. Дорога на Терк выглядит совсем заброшенной. Дикий кустарник за 11 лет заполонил ухоженные некогда сады и вплотную подступил к полотну шоссе, которым теперь мало кто пользуется. Только если старательно вглядываться в заросли, можно увидеть там и сям остатки фундаментов, белеющие, как гигантские обломанные зубы, да обглоданные ржавчиной остовы сожженных машин. Мост через Терек охраняют федералы: пост, обложенный бетонными блоками и мешками с песком, щетинится дулами пулеметов и совсем по-фронтовому прячется в зарослях.

Сходство с опустошенными чеченскими предгорьями достигается почти полным отсутствием видимой жизни. Дело в том, что вскоре после событий 1992 года зону Терк--Чернореченское объявили водоохранной: здесь строится новый водозабор. Селиться в водоохранной зоне, разумеется, нельзя. Сейчас республиканское правительство отселяет отсюда последние осетинские семьи. Последние осетины в Терке ругаются и горячо желают республиканским чиновникам, а заодно и их федеральным начальникам поскорее утопиться в новом водозаборе.

Они не знают, что проект водозабора, существующий уже почти восьми лет, до сих пор не прошел окончательного утверждения. Официальных границ у водоохранной зоны нет. Экспертизу на предмет их определения сейчас проводит Минприроды РФ. 6 тысяч человек, которые хотели бы вернуться на свои заросшие кустарником подворья, ждут окончательного решения. А это больше половины из тех, кого осталось «доурегулировать».

«Ингушам лучше с нами»

Но совсем рядом со страшным, полузаброшенным Терком есть вполне процветающее предгорное селение Тарское. Ингуши называют его на свой манер, Ангушт, и считают его одним из исторических центров своей страны. В Тарское вернулось уже больше 2 тысяч человек, и еще порядка 900 ждут своей очереди. По словам сотрудников полпредства, положение облегчается тем, что в Тарском в 1992 году не было особых столкновений. «Когда внизу заварилась каша, здесь старейшины обо всем договорились. Но через несколько дней ингуши все равно снялись и ушли через хребет в Ингушетию, -- рассказывает Виталий Смирнов. -- Потом с возвращением были проблемы, потому что многие дома в ингушской половине оказались заняты осетинами -- беженцами из Грузии. Они тоже народ горячий». С горячим народом как-то договорились. Тарское снова стало мирным и многолюдным. Здесь даже собираются возродить сельхозкооператив, в котором будут вместе работать ингуши и осетины. Пока не хватает денег на закупку техники.

Зато маковку новой мечети видно еще с дальних подступов. Ингуши говорят, что мечеть построили на пожертвования. Осетины в полголоса и с оглядкой добавляют, что не обошлось без арабских спонсоров. Видимо, чтобы держать руку на пульсе, в Тарское по пятницам иногда наведывается заместитель муфтия Северной Осетии Мурат Тавказахов.

Помимо духовного управления мусульман руку на пульсе держит еще и МВД: пост мобильного отряда -- прямо на площади перед новенькой мечетью, и вид у него отнюдь не самый мирный. Один из высших офицеров отряда поясняет, что примерно в этих горах проходит тропа, по которой боевики постоянно ходят из Грузии в Чечню и обратно. О большой войне, которая идет по соседству, ингушам и осетинам забыть не дают, и собственные раздоры на ее фоне постепенно начинают казаться чуть ли не бытовыми склоками. Худой мир -- а он, несмотря ни на что, пришел-таки в Пригородный -- явно лучше войны. Особенно для тех, кто однажды ее уже пережил. Старые обиды можно и забыть. «Если уж с кем объединяться, так с осетинами, а не с Чечней», -- сказал мне в Назрани один знакомый. И как это ни покажется странно, осетинский министр национальностей Сергей Тоболов понял его с полуслова: «Ингуши ведь всегда были как бы между двумя центрами, между Владикавказом и Грозным. Конечно, им лучше с нами, чем с Чечней».