В Театре им. Моссовета на сцене «Под крышей» было сыграно пять спектаклей петербургского «Балтийского дома». Первым была «Пьеса, которой нет», поставленная Андреем Могучим (это не псевдоним), -- сочинение Евгения Гришковца для четырех медитирующих артистов, во многом похожее на мхатовскую «Осаду» и вообще на все, что делает Гришковец в последние годы. Пятым -- спектакль молодого театра «Потудань», называющийся «Небо в чемодане, или Цуцики в ночи», -- остроумное представление, в котором Руслан Кудашов помог осуществиться вечной мечте всех кукольников, начиная с Карабаса Барабаса: выйти на сцену живьем и посмотреть, что из этого получится. Заметим: спектакли нетрудно связать меж собою; в обоих случаях темой игры оказывается актерская свобода -- непривычная, доставшаяся даром, почти заменяющая счастье. И о том же, если подумать, были все прочие спектакли, привезенные в Москву: и «Закулисный роман» Николая Коляды, поставленный руководителем «Балтийского дома» Владимиром Тыкке, и «Бесприданница» Островского, выпущенная Анатолием Праудиным, и «Жизнь Ильи Ильича», в которой русского национального героя Обломова играет Петр Семак, замечательный актер Малого драматического театра -- Театра Европы.

Меньше всего сейчас хочется комкать впечатления и мысли, втискивая в небольшую статью то, что должно было бы составить предмет нескольких длинных разговоров. Но пространство для маневра отсутствует: если выбирать предмет не по принципу «понравилось -- не понравилось», а по степени его собственной важности, наиболее репрезентативным спектаклем «Балтийского дома» оказывается именно «Жизнь Ильи Ильича». Спектакль, в котором проявляет и оправдывает себя странноватый статус «театра-фестиваля», т.е. театра, который по своему способу существования обещает устроить праздник из каждой премьеры.

Сейчас, когда новым «старшим поколением» в режиссуре становятся те, кто еще недавно ходил в «дерзких новаторах» (Васильев, Гинкас, Додин, Фокин, Яновская и др.), очевидно: никакой преемственности, никакой смены поколений в нашем театре не произошло. Те, кому за сорок, кое-как устраивают свою судьбу, не особо интересуясь предшественниками; те, кому тридцать с укороченным хвостиком, вообще и не думают встраивать себя в театральную историю: с них, по их предположению, только все и начинается.

Режиссер Игорь Коняев, поставивший «Жизнь Ильи Ильича» (до того создавший себе имя добротным и искренним, вполне ученическим «Московским хором»), является счастливым исключением из правила. Ему тридцать лет ровно; он помнит и любит то, чему его учил Лев Додин. Нет оснований говорить о том, что объявился новый театральный лидер; есть возможность сказать, что обнаружился добросовестный и трудолюбивый режиссер, которому хочется выявить нечто важное. Обладающий при этом редким для театрального мира качеством: отсутствием эгоизма.

Спектакль Коняева моноцентричен; как и должно быть, все самое важное в нем делается для того, чтобы Петр Семак сыграл роль, которую сыграть не смог бы никогда -- если бы не существовало «Балтийского дома». По своему театральному назначению Семак является ярко выраженным романтическим героем; отсутствие в сегодняшнем репертуаре пьес Шиллера и Гюго обрекает его на положение «актера без амплуа»: способного ко всему и готового на все. То, что он может полноценно сыграть Илью Ильича Обломова, даже не предполагалось после отчаянного Николая Ставрогина в «Бесах» и очаровательного Леонта в «Зимней сказке». Вероятно, в театре Додина эту роль ему сыграть бы и не довелось: режиссер, вырастивший превосходнейший коллектив -- лучший из всех, существующих в нынешнем театре, не слишком озабочен личными актерскими судьбами; жизнь коротка, и количество побед в ней немногочисленно. Додин не стал бы ставить ничего специально для Семака; Игорь Коняев -- взял и поставил.

Перечислять оплошности этого спектакля можно долго: начиная от излишне резкого суждения о пространстве, в котором протекает жизнь Обломова (режиссер совместно с художником Алексеем Порай-Кошицем делают образом мира белую больничную палату), заканчивая ничем не оправданной финальной сценой, в которой Обломов-Семак произносит нечто вроде исповеди, выдержанной в таких интонациях, что впору хоть Чацкому. О живой радости, которой одаряет зрителей актерская игра, можно говорить еще дольше. Лицо и жесты Семака настолько хороши, что режиссер, сознательно тушуясь, отходит в сторону: что тут еще делать? Отдельные находки сплавляются так, что оживает природа персонажа: на том месте, где полагалось быть роли, появляется душа и предъявляет себя в полной непосредственности. Я понимаю, что так о спектаклях не пишут; что я нарушаю некие условия жанра -- а вот по-другому не выходит.

Как интересно у Семака шевелятся глаза, как играют губы, как слова в произносящейся фразе сливаются в какое-то получленораздельное существительное: нетянемогутебеэтогосказать... Всякие постановочные глупости -- насчет белого медицинского шкафа, скелета в шкафу и самого Обломова, который в финале займет место скелета, -- простим и забудем. Последим за артистом.

«Жизнь Ильи Ильича» -- спектакль, который не может быть назван прекрасным, но должен быть назван хорошей и тонкой работой. В отсутствии гениев работу берут на себя обычные таланты: кое-что у них иногда получается. Театр «Балтийский дом», как я его понимаю, создан именно для того, чтобы талантливым людям жилось просторнее и легче: свою работу он выполняет превосходно.