Ко всеобщей радости в Москве побывал великолепный Джеймс Ливайн -- дирижер и один из главных героев мировой музыкальной сцены. Больше тридцати лет он является лицом нью-йоркского театра «Метрополитен-Опера», где сначала служил главным дирижером, а с середины восьмидесятых занял специально для него устроенный пост артистического директора (что безусловно свидетельствует не только об артистических талантах Ливайна, но и о его административных способностях). Даже если бы деятельность Ливайна ограничивалась работой в «Мет», он был бы тем, кого московская публика ждала уже лет двадцать, -- неподражаемой звездой редчайшего масштаба, чьи записи очаровывают ясностью, яркостью, плавностью и легким глянцем. Но Ливайн служит еще главным дирижером оркестра Мюнхенской филармонии, в 2004 году заступает на пост главного дирижера Бостонского симфонического оркестра, сотрудничает с Берлинской и Венской филармониями, Байрейтский фестиваль на протяжении всех 90-х любил его как родного. Кроме того, как некоторые другие мегазвезды, Ливайн сотрудничает с молодежным интернациональным оркестром: у него в подчинении оркестр летнего фестиваля милого и дорогостоящего швейцарского горнолыжного курорта Вербье. О работе с юношами и девушками дирижер говорит, что это интересно, что у них нет опыта, но есть талант. И что их гораздо легче удивить.

Именно этот долгожданный Ливайн с его регалиями, мягкими манерами министра-администратора и желанием удивлять выступил наконец в Москве. Но заметная часть публики после концерта выглядела разочарованной. Хотя ни в этом, ни в том, что в фойе самым активным образом обсуждалась возможность научить играть на музыкальном инструменте того или иного зверя, именитый дирижер, по сути, не виноват. В положенный час он вышел на работу и сделал ее довольно подробно, ответственно и тщательно. Про молодежный фестивальный коллектив, который собирается всего на несколько недель летом, а осенью проводит четырехнедельное турне, тоже не скажешь, что-де халтурил. Практически всякий подобный оркестр, а их бывает в Москве достаточно, в том числе и с большими мастерами за пультом, звучит как летний спортивный лагерь -- бодро и обнадеживающе. А этот еще и даст фору некоторым местным взрослым оркестрам. Но сложные художественные концепции в таких случаях редки, а умиление заметнее, чем достижения. Между тем известно, что молодежный оркестр UBS Verbier не просто так выдает сувенирную продукцию, но занимается музыкой серьезно: этим летом Ливайн за ограниченный репетиционный период подготовил «Электру» Рихарда Штрауса и Пятую симфонию Малера. Подготовить-то подготовил и исполнил, как говорят, с блеском, но везти громоздкие шедевры в тур посчитал неправильным. На гастроли отправилась программа, сделанная с другими дирижерами. Мастер объяснил, что выбрал самое подходящее из того, что прослушал. Открытая репетиция накануне концерта в БЗК в числе прочего была призвана убедить, что Ливайн тут никакой не свадебный генерал и не так себе виньеточка. И он действительно работал. Кое-где почистил строй, где-то обратил внимание на штрих, где-то попросил получше проартикулировать.

Но продукция, услышанная в БЗК, удивила не столько технической неотшлифованностью, сколько странным отсутствием смысла. Публике была сперва предложена эффектная пара опусов ХХ века: редкая в Москве сюита Белы Бартока из музыки к балету «Чудесный мандарин» и Пятая симфония Прокофьева, автора, которому сейчас в столице не слишком везет на адекватных исполнителей. Во втором отделении давали Восьмую симфонию Дворжака. Но оркестр звучал все время одинаково -- ярко и густенько. От начала до конца довольно слаженно (хотя бесхитростное, лирически-маршевое исполнение Дворжака было дружнее, чем интерпретации Прокофьева и Бартока). Частности -- вроде не слишком выразительных соло в Бартоке, лишенной иронического изящества темы прокофьевского скерцо, никак не понятого автоматизма третьей части и кислого темпа финала Пятой симфонии -- не так уж принципиальны. Важнее, что оркестр работал словно у него кнопка. А Ливайн был тем хорош, что знал, где она. Не зря оркестру лучше всего удался самый кончик Прокофьева -- как будто от предчувствия финала наружу вырвалась недобрая механическая радость заведенных исполнителей.

Теперь осталось только решить, должен ли был мастер нежных глянцев вдохнуть душу в молодую музыкальную машинку. Или ему надо было еще лучше нажимать на кнопки -- само совершенство превратило бы тренажер во что-то человеческое. Кажется, любой из этих вариантов был бы ярче предложенного компромиcса между смыслом и оркестровой техникой.