Джордж Баланчин не любил ставить спектакли: а) сюжетные (полагая, что где женщина и мужчина на сцене -- там сюжет, а все подробности излишни), б) многоактные (краткость была его сестрой всю жизнь, он даже свою версию "Лебединого озера" сделал одноактовкой). Но в 1962 году он поставил спектакль двухактный и сюжетный, сочинив "Сон в летнюю ночь" на музыку Мендельсона. Именно этот балет -- для Баланчина чрезвычайно нехарактерный -- выбрал театр La Scala для гастролей в Мариинском театре, что начались во вторник и закончатся нынче вечером.

Что заставило Баланчина взяться за непривычное дело, неизвестно. Вряд ли сентиментальность, хотя когда человеку под шестьдесят, выход в восьмилетнем возрасте на сцену Михайловского театра в роли эльфа вспоминается с нежностью. Репертуарные соображения? Может быть, публику даже гениям изредка надо дразнить и будоражить. Но что бы ни двигало балетмейстером -- он все равно схитрил, балет не стал ни традиционно "длинным", ни традиционно "сюжетным". Два часа времени (включая большой антракт). И все сюжетные переплетения шекспировской пьесы (спор короля эльфов и его жены из-за маленького пажа, самодеятельный театр афинских ремесленников, что готовятся выступать на свадьбе Тезея и Ипполиты, забавы Пэка, с помощью волшебного цветка перепутавшего две влюбленные пары придворных, а затем одарившего одного из ремесленников ослиной головой и заставившего королеву эльфов в этого осла влюбиться) уложены в одно действие. А во втором действии -- вполне торжественная свадьба, на которой, естественно, все танцуют, и кроме этого, ровным счетом ничего не происходит.

Самое занятное на этом спектакле -- смотреть, как Баланчин пытается играть по чужим правилам. Вот ссорятся эльфы, Титания и Оберон: широко разводят руками, хватают ребенка-эльфа (кстати, предоставленного Вагановским училищем -- в спектакле все юное поколение эльфов изображали петербургские дети), поднимают руки в грозном жесте к небу. Пантомима, казалось бы, Баланчиным вовсе уничтоженная, -- вот она, жива и здорова. Ремесленники, что занимаются театральной постановкой, на репетицию приносят толстенную книгу-пьесу и так насупленно-серьезно в нее вглядываются -- ну точь-в-точь Санчо Панса в "Дон Кихоте". Вот перепутанные Пэком любовники бросаются к тем, кто им раньше был не мил, и шарахаются от тех, кто вчера был всех дороже, -- на ненужного партнера каждый из четырех персонажей машет обеими руками энергично и простовато: а, отстань! Конечно, важно еще то, что танцуют итальянцы. Все споры и танцы -- слишком "шумны", слишком полнокровны, слишком темпераментны; и балетная труппа La Scala не держит в своем составе истонченных, истаивающих балерин -- все девушки довольно крепенькие. Не толстые, нет, -- просто земные. Есть такое балетное слово -- тер-а-терные танцовщицы. Могут быть вполне замечательными -- как Марта Романья, Титания этого спектакля, но не эльфийскую историю им танцевать.

И все же вдруг -- хлоп! -- игра кончается, и выстраивается классический баланчинский ансамбль, мужчина и две женщины, в какой-то миг просто возникает цитата из благородной, из печальной "Серенады". Хореограф не так прост, он себя -- великого Баланчина -- не предает и посреди всех этих забав вдруг вклинивает, например, тончайшую, пересыпанную виртуозными заносками вариацию Оберона (Алессандро Грилло). А второй акт начинает с элементарной демонстрации силы -- потому что поставить всеми заезженный "Свадебный марш" (да-да-да, вот ровно тот самый, что есть в репертуаре каждого загса) так, чтобы он значил на самом деле обещание сказки и начало торжества, -- это именно Баланчиным и надо быть. И даже Пэк (Антонио Сутера), весь спектакль игравший привычного в классике шута, а в финале глупо болтающийся над сценой на двух веревках, не способен сбить возникающего сказочно-летнего, этого дикого в осеннем Петербурге настроения.