Этот музыкальный фестиваль -- одно из самых торжественных событий австрийского оперного сезона. За несколько часов до начала представлений улицу перед театром оцепляет полиция. Съезд публики привлекает внимание зевак. Толпы собираются, чтобы взглянуть на туалеты дам и сопровождающих их знаменитых кавалеров. В этом сезоне Зальцбург посетил даже английский принц Чарльз.

Эта ярмарка тщеславия захватывает иных, другим дает повод почувствовать себя париями, третьим позволяет пророчить непременное понижение уровня оперного фестиваля после ухода со своего поста суперинтенданта Жерара Мортье. И те, и другие, и третьи ждут от фестиваля в Зальцбурге чего-то необычного, совершенно особенного. Такая атмосфера -- лучшая почва для планируемого скандала. И этот скандал произошел.

Зингшпиль «Похищение из сераля» Моцарта, поставленный молодым норвежским режиссером Стефаном Герхаймом, дебютантом Зальцбурга, -- это благонамеренное хулиганство, эпатаж в рамках приличий (впрочем, весьма зыбких), шоу с лазерными спецэффектами и элементами оперного пения. Не лишенное фантазии зрелище, в котором мизансцены и кинопроекции на заднике чередуются с ошеломляющей скоростью. Они настолько захватывают внимание, что о музыке невольно забываешь. Не случайно на следующий день после премьеры статьи в австрийских газетах вышли с заголовками «Музыке Моцарта нечего делать в Зальцбурге».

Столь жесткий приговор, однако, не является окончательным. Не потому, что он решительно несправедлив, но оттого, что журналисты, отозвавшиеся о премьере, не были на втором представлении оперы, когда музыка оказалась под настоящей угрозой. Певица, исполняющая роль Констанцы, неожиданно лишилась голоса, и партия главной героини исполнялась сразу двумя артистками. Американка Лаура Акин, скромно стоявшая на авансцене у колосников, пела партию с листа, а Сюзанна-Сольвейг Мейер двигалась по сцене и беззвучно имитировала пение.

Это паллиативное решение проблемы нисколько не испортило впечатления от постановки. Напротив, оно заострило постмодернистскую насыщенность спектакля и подчеркнуло второстепенность пения в таком представлении, захватывающем динамикой мелькающих перед глазами картинок и примиряющем с цинизмом в отношении к немного морализаторскому сюжету, где прославляется добродетель верности.

Толчком для фантазии режиссера стало не то, что содержится в музыке Моцарта, а то, что в ней отсутствует. Ни малейшего намека на ориентализм. Мир одалисок, томление Энгра, Бахчисарайский фонтан, турецкие бани -- вся восточная атрибутика была наотрез отвергнута и заменена на сцене уютной квартирой процветающих европейских бюргеров, готовящихся к свадьбе. На протяжении всей оперы герои обставляли будущее семейное гнездышко, принимали свадебные подарки, обзаводились бытовой техникой, клеили обои, красили стены и двигали мебель.

Спектакль стал насмешкой и над старомодными моральными ценностями, которые сегодня вовсе не в ходу, и над людьми, заточенными в убогий мир бытового благополучия, бежать из которого труднее, чем из гарема турецкого паши. Социальной сатирой эту постановку, впрочем, никак не назовешь. Скорее это всего лишь добродушное и прекрасно технически оснащенное режиссерское хулиганство, возведенное сегодня едва ли не в театральный стиль.

В самом деле костюмы (художник Готтфрид Пильц) в этом пестром спектакле выглядели одновременно стильно и двусмысленно. Все герои оперы были облачены в подвенечные платья и брачные фраки, призванные символизировать чистоту и преданность. Но в этом спектакле они становились формой одежды для стриптиза, который герои совершали при каждом удобном случае, обнажая вместе с собственным телом пустоту любых символов. Разумеется, выход на сцену двух голых людей уже никого не может шокировать. Гораздо хуже то, что стриптиз происходит во время увертюры, когда отвлекать внимание слушателей -- подлинное нарушение хорошего тона. Знаковым является то, что опера начинается не с привычного взмаха дирижерской палочки, а с записанного на пленку детского смеха. Это сразу дает зрителям возможность понять, что философский вопрос, откуда берутся дети, будет исследоваться режиссером на притяжении всего спектакля.

В целом мир «Похищения из сераля» -- это весьма уютный и вполне безобидный игрушечный мир маленьких страстей, пустяковых скорбей и небольших чудес вроде ковра-самолета, очевидно, попавшего в мещанскую австрийскую квартиру не из восточной сказки, но с ближайшего турецкого рынка. Все здесь ненастоящее -- гибнущие герои вытаскивают из-за манишек алые платки, обозначающие пролитую кровь, и тут же снова встают на ноги, чтобы участвовать в действии. Льющая слезы Блонда вдруг оборачивается маленькой обиженной девочкой. А похищенная Констанца в нужный момент появляется из люка под сценой в фате и с букетиком свадебных цветов.

Разобраться в этой мешанине смыслов и бессмыслиц, понять логику происходящего и при этом не лишиться сценического темперамента и вокальной виртуозности, которой требует все же звучащая в спектакле музыка Моцарта, оказалось вовсе не такой уж легкой задачей для вокалистов. Для того чтобы участвовать в подобной постановке, недостаточно только умения петь и мало быть даже неплохим артистом. Режиссер предъявил к оперным певцам спортивные требования, он захотел опереточной раскованности и цирковой готовности к трюку. И, как это ни парадоксально, певший Бельмонта тенор Йонас Кауфманн и исполнявшая Блонду сопрано Диана Дамрау настолько органично справились со своими партиями, будто всю жизнь готовили себя именно к такой театральной стезе. В сценическом рвении им не уступал более опытный и вокально более зрелый Петер Розе, исполнявший Осмина. Дитмар Кершбаум, певший Педрилло, по масштабу голоса и качеству тембра все же, очевидно, является солистом второго плана. Трудно было требовать вокального блеска и от Лауры Акин, экстренно заменившей исполнительницу Констанцы, хотя ее корректное исполнение на явном пределе вокальных возможностей и было очень тепло встречено благожелательной публикой. Дирижер Ивор Болтон со всей горячностью темперамента пытался доказать публике, что музыке Моцарта есть место в этой постановке. И наиболее чуткие заметили: она там действительно была.