Среди многочисленных «разноцветных» персонажей энциклопедии «Самиздат Ленинграда» значится и Крусанов Андрей Васильевич, родившийся в Ленинграде в 1958 году, закончивший в 1981-м Технологический институт, с 1981 года занимающийся историй вообще и историей русского литературно-художественного авангарда в частности. Исследование «Русский авангард. 1907--1932. Исторический обзор» Крусанов завершил на излете самиздатской эпохи -- в 1990 году. Прошло всего шесть лет, и был напечатан первый том, посвященный «боевому десятилетию». О том, что случилось с авангардом в еще более боевые годы, 1917--1921, рассказывает том второй, состоящий из двух увесистых книг, зовущийся «Футуристическая революция» и открывающийся эпиграфом из Маяковского -- Да здравствует политическая жизнь России и да здравствует свободное от политики искусство!

Оценивать концептуальную значимость капитальной монографии имеет право только исследователь, пропахавший тот же огромный материал, что использован Крусановым. У честного профана голова от одного оглавления кругом идет. А если в примечания заглянет (на две книги -- свыше 250 страниц большого формата; и все мелким шрифтом), то уж вовсе пиши пропало. Охвачено все: отношения с властью и политические игры, поэзия и театр, разрушение памятников и уличные действа, живопись и музыка, ничевоки, биокосмисты, беспредметники и прочие фуисты. География -- от двух столиц (первая книга) до самых до окраин, от Архангельска до Тифлиса, от Витебска до Владивостока. Потому что левое искусство гуляло повсюду -- шумя митингами, пугая обывателей, круша старье, громоздя новье -- и оставляя свои следы в газетах, журналах, стенограммах, мемуарах и прочих источниках, сверхщедро цитируемых Крусановым. Жизнь кипела вовсю, вплоть до того, как пробил неизбежный час «великолепного одиночества» -- так называется последняя глава второго тома, предваренная словами Николая Пунина: Нас гнали и будут гнать не потому, что мы антибуржуазны или, напротив, буржуазны, а потому, что мы обладаем даром творчества, и никакая посредственность, будь она архи-коммунистична, нас терпеть не может. О том, как авангард доживал свое при год от года крепчавшей большевистской власти, будет рассказано в третьем томе. Вероятно, «НЛО» и его издаст.

От истории искусства (впрочем, очень тесно сплетенного с большой политикой) перейдем к просто истории. Что в духе нынешней гуманитарной моды. Лазарь Флейшман, профессор Стэнфордского университета, автор классических работ о Пастернаке (одна из них -- «Борис Пастернак в двадцатые годы» -- к счастью, наконец-то в этом году опубликована в России), написал книгу об одном из самых успешных и отвратительных дел нашего славного ЧК -- «В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать».

Печать, как и следовало ожидать, не только пребыла в тисках провокации (кто же их в ту пору избежал?), но и всячески ей способствовала. Без информационного гвалта (наращивающего обороты по собственным законам) невозможно было на протяжении нескольких лет поддерживать созданный чекистами фантом -- мощную антисоветскую организацию, якобы контролирующую чуть не всю Россию, чутко улавливающую истинные настроения масс и готовую со дня на день аккуратно устранить большевиков и взять власть. О том, что могучий контрреволюционный центр -- плод лубянской провокации, задумывались многие вожди эмиграции. Задумывались -- и продолжали контакты с чекистскими эмиссарами, которые умело сеяли раздор в белом стане, стравливали лидеров, содействовали расцвету «прелюбодейства мысли» -- словом, ковали победу мировой революции.

Операция «Трест» с предательств и провокаций начиналась, ими держалась, ими же, когда вообще-то шарманку можно было и свертывать, кончилась -- один из ключевых участников чекистской игры, Александр Оперпут, перебежал на Запад. Дабы сперва политические игроки, а потом и историки ломали голову над неразрешимой проблемой -- а не является ли этот побег и разоблачение чекистской затеи еще одним ходом всемогущей Лубянки? Оно, конечно, занимательно. Как и вопрос о том, в какой именно момент оборотень Оперпут действовал «по убеждениям», в какой -- спасал шкуру, а в какой -- просто забавлялся, претворяя жизнь в рискованную игру? Строго документированное исследование (обильно используются архивные материалы, из и меж газетных строк извлечен максимум информации) читается как качественный детектив. А слог уж явно лучше, чем у лоточной беллетристики и множащихся паранаучных опусов о «тайнах ЧК». Одна беда -- кровью пахнет. Сломанными судьбами. Низостью. Как любая -- самая что ни на есть забубенная и артистичная -- провокация.

Посвящена книга А.Д. и М.В. Синявским.

Но не все же о прошлом да о политике. Наше «обозрение» как-никак, во-первых, «новое», а во-вторых, «литературное». Подтверждением чему должна служить давно обещанная и наконец открывшаяся серия Soft Wave, «авторы которой могут радикально отличаться по стилю, эстетике и мировоззрению; главное, что их объединяет, -- отказ от провокативных стратегий и упрощения языка, от стилистических и сюжетных шаблонов так называемого «интеллектуального мейнстрима». Вместо отжившей идеи литературы как навязчивого нарушения общественных табу Soft Wave предлагает идею литературы как нового понимания человека и его отношений -- личных и живых -- с миром и языком». Это издательская аннотация. Моя хата с краю -- за что купил, за то и продал. А мягко ли качаться на этих волнах, судите сами.

Об этом человеке еще чуть-чуть. Поздней осенью 89-го, когда вы познакомились, он мог отличить по шрифту «Правду» от «Известий» без заголовков, с весьма неблизкого расстояния, при том, что плохо видел. Первое, что ты тогда заметила, -- он относился к людям как бы поверх отношения к их действиям, особенность редкая среди восемнадцатилетних, и ты немедленно пожелала это свойство у него перенять -- разумеется, в женском варианте. Примерно через пару месяцев тебе захотелось также обогнать его по рейтингу и сочинить стихи, достойные тех, что он писал для своих песен, в тот период преимущественно политических и блатных; но все это, по выражению, характерному для поэта и прозаика Гандлевского, дело прошлое. Сочинение зовется «Биограмма танца перед Ректантерой Флооранс», книга -- «Очень спокойный рассказ», автор -- Ольга Зондберг.

Если еще не укачало, предлагаю прочесть следующий фрагмент. Работы одного из «наиболее известных поэтов молодого поколения» -- Станислава Львовского, изрекшего ныне с помощью «НЛО» свое «Слово о цветах и птицах».

Любой вышедший из-под пера мужчины Текст, содержащий то или иное количество отсылок к Другому, чьим автором является женщина, неизбежно может быть сочтен сексистским -- вне зависимости от чьих-либо обстоятельств и желаний -- в силу особенностей языка либо из-за проходящей через мужское тело пишущего плоскости аналитического дискурса. Таким образом автор (во избежание всей полноты ответственности отчуждаемый мною в третье лицо) не столько пытается оправдаться, сколько констатирует одну из тех непреодолимых очевидностей [evidence], которым плевать на common sence и на угрозы возбудить судебное разбирательство по поводу sexual harrasment. Текст называется «Чашка пустая и чашка полная в лингвистической реализации субъекта». Обложку книги Львовского не воспроизводим, потому как в Soft Wave они типовые. Только у Зондберг буквы синие, а у Львовского -- красные.