«Литературная газета» и «Русский журнал» -- издания во всем разные. Авторы у них разные, читатели, структура, направленность, тон... Одно сходство -- и в «ЛГ», и в «РЖ» нынче шипят дискуссии о литературной критике. В который раз выясняют, сколь сие занятие гадко. И несостоятельно. И обречено. Если уже загубившие словесность носители вредной профессии быстренько не перестроятся. Приняв в закон рекомендации очередного дискуссанта.

Хороша или дурна наша критика в целом, я не знаю. И знать не хочу. Мутных опусов всегда больше, чем питающих душу и стимулирующих мысль. Так и с романами дело обстоит, и со стихами, и с, извините за выражение, эссе. Из чего не следует, что разумные (и даже замечательные) образцы всех жанров отсутствуют как класс. Другое интригует. Если критика так убога, то как сумела она угробить белую и пушистую литературу? И еще. Если критика помирает (или уже померла), то зачем вокруг нее огород городить?

Вообще-то ответы я знаю. Не бином Ньютона. Сколько существует литература, столько ее отменяют. Кто-то -- чтобы сформировать новую, кто-то -- дабы о себе заявить. Одно другому не всегда мешает. И с критикой (неотъемлемой частью словесности) та же песня. Не ново и недовольство «творцов» «зоилами»: знамо дело, «обслуживающий персонал» должен знать свое место. Спасибо, знаю. Только не худо бы и автору, взявшемуся наводить «порядок в танковых частях», знать, что, принявшись за это дело, он перестает быть романистом или песенником и превращается в критика. Профессионального или не шибко -- это уж как получится. А критику, оглушающему коллег зычным кликом «Всех убью -- один останусь», не худо помнить: живучи в стеклянном доме, не надо бросаться камнями.

Мечты, мечты! Прологом дискуссии в «РЖ» стала опубликованная несколько месяцев назад статья славного прозаика. Об имени его умолчу -- не этой статьей сильный и живой писатель интересен. Такие инвективы могут исходить и от мастера, и от графомана. Тут есть «личное» (обида, гнев, жажда «справедливости»), но нет личности. Зачиналась статья так: «Искусство само себе знает цену. Во времена Сервантеса и Шекспира литературных критиков не было, а «Дон Кихот» и «Гамлет» от этого не стали хуже».

Милое дело. Предположим, критиков во времена Шекспира и Сервантеса не было. (Были, но оставим филологическое занудство.) Ну и что с того? Стали в силу отсутствия критиков лучше многочисленные творения современников Шекспира и Сервантеса, чьи имена ныне известны лишь узким специалистам? Неужели автор думает, что если все критики (от старейшин цеха Андрея Туркова и Вл. Кардина до юнцов-дебютантов из «Книжного обозрения») завтра улетят на Марс или пойдут торговать цветами, он станет лучше писать? Или что его тут же возлюбит миллион читателей? Ох, сомнительно. Может, в первую неделю полегчает. Что говорить, сталкиваться с напраслиной или тем, что напраслиной кажется, обидно. (По себе знаю.) Только ведь пройдет неделя, откроет наш автор какую-нибудь газету и прочитает о себе такое, что мало не покажется. Только подписан текст будет не критиком, а прозаиком. Или поэтом. Или «читателем». Потому как свято место пусто не бывает: слово предполагает отклик.

Просится на язык поговорка о плохом танцоре. Только однобока она, как всякая похабная шутка. Во-первых, наш критикоборец «танцор» совсем не плохой. Во-вторых, критики ему не столько мешали, сколько помогали. Имею в виду не тех, кто поддерживал (хотя и такие есть), а тех, кто язвил, вольно или невольно побуждая искать новые творческие решения. В-третьих, чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?

Мне не нравится моя сегодняшняя колонка. Век бы таких не писать. Весь дискуссионный сыр-бор кажется мне неприятным симптомом. Не недугом, а именно симптомом, вроде скачка температуры. Да, литераторам свойственна рефлексия, но когда она выходит из берегов, это значит, что худо с литературой. Что говорить не о чем. Что событий (поводов для реальных споров) мало. Так оно и есть. Все чаще вспоминается гениальная формулировка: «Не смотри этот фильм -- я его уже смотрел».

Вот и я «уже читал». К примеру, роман Александра Иванченко «SVEDENBORG (Отдельная жизнь гениталий)» («Урал», №№1--4). И даже, ознакомившись с первым фрагментом, обещал высказаться подробно. Хотя напечатанный в январе текст вызывал ровно два чувства -- недоумение и отвращение. «Смирись, -- сказал я себе. -- Дочитай. Это же Иванченко! Он «Автопортрет с догом» написал. И «Монограмму». Даже если это неудача, то неудача ищущего и страстного художника. В ней должен быть некий смысл». В феврале читал, в марте... В апреле проглядывал по диагонали, давясь от скуки и сдерживая тошноту. Те же, что в январе. Потому что размазывать на сотни страниц гениальный «Нос», разбавляя его трехкопеечной философией и мутной чернухой, это пошлость. А что Нос у Гоголя не совсем «нос», не Иванченко открыл. И дело тут не в том, что Иванченко «замахнулся на классика», а в том, что получили мы нудный и противный пшик. О коем я обязан информировать читателя.

Информирую. Повесть Владимира Маканина «Без политики» («Новый мир», №8) я тоже прочел. Выигрывает она у романа Иванченко по одному пункту -- много короче. Всего полста страниц. Потенция-импотенция, лунный свет и Белый дом (в октябре 1993-го), наркота, стрельба, кровища. Старческая нежность. Она же высшая мудрость. Матерок к матерку ладно лепится. (И много скобок. Коротких. С нажимом.) И я должен это обсуждать? Обставляя оговорками, о любви к Маканину? (Ну да, прежняя проза не похужела.) Или спихивая писателя с парохода современности? Не хочу. Выражаясь в духе «аполитичной» повести, ну и пусть себе плывет... Блуждает при луне. Пялится на лощеных барынек-наркоманок. И разозлиться-то не могу. Как пели мы в юности, даже грабить неохота -- хоть профессию меняй.

Похоже, пора. Не соответствую. Вот Сергей Чупринин («Знамя» №5), отметив нашу с ним литературную близость, сообщает, что не готов меня считать экспертом: «Раз и навсегда разместив в центре своего мироздания Марину Вишневецкую, Алексея Слаповского и Андрея Дмитриева, он слишком уж -- для эксперта -- мирволит своим фаворитам и слишком уж предвзят по отношению к их потенциальным конкурентам». Узковат вышел «центр моего мироздания»! Куда подевались Ольга Славникова и Сергей Солоух, Нина Горланова и Александр Хургин, Ирина Полянская и Афанасий Мамедов, Алан Черчесов и Владимир Курносенко, Валерий Исхаков и Андрей Геласимов? Им ли я не «мирволил»? Или -- коли о «старших» говорить -- Борису Екимову, Анатолию Найману, Леониду Зорину, Александру Чудакову, Георгию Владимову? И моя ли вина, если «Долог путь до Типперери» Владимова, «Мария из Магдалы» Светланы Василенко, «Свечка» Валерия Залотухи, «Чаровщина» Олега Павлова знакомы мне (и всему читательскому миру) только по из году в год повторяющимся анонсам? Я жду эти сочинения. А от некоторых авторов, в том числе любезных Чупринину, действительно, увы, ничего не жду. (Имена опускаю: рад буду ошибиться.) Но не сошелся же на них свет клином! Не станут они лучше (хуже) писать от того, что один критик им «мирволит», а другой -- нет. У каждого свои предпочтения. Со временем меняющиеся. Я не раз крупно промахивался. И наверняка еще промахнусь.

Беда не в том, что критики «мажут». Беда, когда, прочитав долгожданную вещь ценимого тобой писателя (тех же Иванченко и Маканина), думаешь об одном: куда бы спрятаться? Когда, одурев от «эквивалентов» прозы и стихов, смекаешь: как бы сменить профессию? Когда перестаешь ждать. И включаешься в «дискуссию о критике» -- пишешь колонку, множа энтропию. Потому что лишен возможности сделать свое дело -- сказать читателю: это -- читай!