Этим летом режиссер Елена Невежина, беседуя с Ириной Алпатовой («Через десять лет у нас случится культурная революция», газета «Культура», 12.06.03), сделала ряд интересных и, кажется, довольно ответственных заявлений, конечно, если не считать то, которое вынесено в заголовок. В сущности, она предложила целую программу театрального строительства, и не для себя одной, а для окружающих, которыми она предпочитала бы заведовать («Вам хотелось бы иметь свой театр?» -- «Теоретически -- да. Но я бы хотела заняться в нем скорее художественным продюсированием»). К ее таланту и уму я отношусь с глубоким уважением, спорить по вопросам принципиальным не собираюсь, но вскользь Невежина бросила пару фраз, раздраживших мое профессиональное самолюбие.

«Честно говоря, я перестала серьезно относиться к критике. У меня есть ощущение ее дикой усталости, особенно к концу сезона. /.../ Иногда возникает впечатление, что люди вышли в антракте, пообщались, а потом написали практически одно и то же. Это поразительно просто».

Вряд ли можно думать, что режиссер, которому живется очень толково и успешно, обижен невниманием. Невежину любят, ценят, да и сама себе она цену знает. Поставленная ею «Гримерная», вместе с «Копенгагеном» Миндаугаса Карбаускиса, оказались спектаклями, прямо-таки спасшими сезон в Художественном театре. Предложений у нее больше, чем времени на работу, а человек она трудолюбивый и не склонный к зазнайству. Кроме того, Елена Невежина -- человек, ненавидящий банальности до холодного пота: она не захотела бы тюкнуть критику просто так, для поддержания разговора, или из особой симпатии к собеседнице. Кто же не ругает критику! Отношения между театрами и рецензентами в спокойные времена строятся примерно так, как отношения между рыночными продавцами и санитарной инспекцией (с той разницей, что у критика нет возможности никого оштрафовать за нечистоплотность), -- это дело привычное и необидное. Кольнуло другое: упрек в том, что все пишут «практически одно и то же».

Да неужто -- одно и то же?

А ведь да.

На сайте «Театрального смотрителя», которым самозабвенно занимается добрая Ирина Виноградова, есть такая штука: рейтинг премьер. Полторы дюжины рецензентов, о коих не сужу, затем, что к ним принадлежу, составляют свой личный парад событий: десять спектаклей, десять баллов, Виноградова подсчитывает сумму. Итог выходит поразительный: не с чем спорить. То есть по мелочам можно, но по существу незачем.

Итог сезона по «Смотрителю»: два лучшие спектакля, лидирующие с огромным отрывом, -- «Правда -- хорошо, а счастье лучше» в Малом и «Мамапапасынсобака» в «Современнике». Кто бы сомневался. Очень понятен и отрыв -- всем ужасно приятно, что нечто настоящее случилось в театрах, давно не радовавших ничем, кроме респектабельности.

Дальше следуют «Похождения повесы» (это музыкальный театр, я в нем мало что понимаю и на премьеры хожу редко: говорят, что чудо) и «Сны изгнания» -- спектакль по картинам Шагала, который Кама Гинкас поставил со студентами и перенес на сцену МТЮЗа. Опять: как же иначе. Гинкас, живущий невероятно остро и нервно (ближе всего -- мироощущение романтического трагика), сейчас не очень удачливо контактирует с действительностью. Завершение чеховской трилогии («Скрипка Ротшильда») все откладывается, на сезон 2003/04 премьера обещана твердо: посмотрим. «Сны изгнания» -- это была попытка лирической исповеди: ее можно назвать путаной, невнятной, сбивчивой, но в этом роде ничего больше на современной сцене не отыскивается. Больновато представлять себе театр Гинкаса «уходящей натурой» и волшебным союзом людей со стихиями, который на наших глазах разрушается, а что делать? Самым важным и самым страшным в «Снах изгнания» было немое признание режиссера: я больше так не могу! Понятно, что кончающаяся зрелость -- это переживание жутчайшее, куда страшнее, чем ушедшая молодость, но талант Гинкаса благороден и мужественен: тут счастливая старость вполне возможна. Посмотрим, посмотрим -- и, смею надеяться, увидим.

Что у нас дальше: «Сладкоголосая птица юности» с Мариной Нееловой -- принцессой Космонополис, «Египетские ночи» в Мастерской Петра Фоменко и «Из путешествия Онегина» в васильевской «Школе драматического искусства» -- да, да и да: именно в таком порядке. Неелова -- самая несчастная актриса в мире. Только подумать, что могла она сыграть и не сыграла: Джульетту, Электру, Катерину в «Грозе», расиновскую Федру. Как жадно и сладостно она отыгрывает в пьесе Теннесси Уильямса упоение подозрительным актерским триумфом, как верит в то, что для нее (для Космонополис, конечно) он не последний. Говорухин, кажется, писал или снимал что-то о «России, которую мы потеряли» -- так вот же она, эта Россия.

И «Египетские ночи», к которым Валерий Брюсов додумался приделать сюжетное окончание: «фоменки» играют его с радостным напором на недостоверность -- по логике, конечно, развязка необходима, но по искусству все уже досказано. И онегинское путешествие, из которого невозможно вернуться, как ни злись. И все, что еще возможно постольку, поскольку художественные законы для нас важнее обыкновенных.

У Елены Невежиной есть один дефект. Для режиссера он не очень важен, но хорошо, что она не стала историком, как собиралась поначалу. Она слабо верит в объективность происходящего. Да, критики сейчас на диво согласны друг с другом. Прошу поверить: когда мы курим в антракте, мы говорим о чем угодно, только не о спектакле. Ненароком подсказать другому что-то такое, до чего ты еще не вполне додумался, -- а он ведь, гад, из этого статью сделает! -- нет, лучше язык проглотить. Оно выходит так, как выходит. Мы говорим много вещей, которые вообще не следовало бы произносить, но в итоге оказывается, что сообщена почти полная правда. Тот, кто создал этот мир, -- Он же знал, для чего это делает.