На российском Дальнем Востоке закрутилась интрига геополитического масштаба. Китай, стратегический партнер России, и Япония, ее важный экономический контрагент, с напряжением ждут решения Москвы о прокладке нефтепровода из Ангарска. Куда пойдет труба -- в китайский Дацин или в нефтяной терминал российского порта Находка? Выбор последнего варианта может бросить тень на дружбу между Москвой и Пекином, поскольку имеющиеся нефтяные ресурсы восточной части России пока исключают развитие трубопровода сразу в двух направлениях. О стратегических интересах России на Дальнем Востоке спецкору газеты «Время новостей» Катерине ЛАБЕЦКОЙ рассказал заместитель министра иностранных дел Александр ЛОСЮКОВ.

-- На Дальнем Востоке у нас остаются территориальные проблемы. С Китаем это острова близ Хабаровска и остров Большой на реке Аргунь, с Японией -- Южные Курилы.

-- Проблема есть. Любая неурегулированность на границе -- это потенциал для будущего конфликта в случае межгосударственных трений. Слава богу, у нас трений нет ни с Китаем, ни с Японией. Отношения с Японией у нас никогда не были столь взвешенными, как сейчас.

-- Каковы перспективы урегулирования территориальной проблемы?

-- С Китаем мы вышли на очень хорошие партнерские отношения по всему спектру возможных контактов. Большая близость позиций по международным проблемам, включая северокорейскую, создала благоприятный настрой для урегулирования пограничных проблем, что выразилось в заявленном на высшем уровне намерении наших стран выйти на решение пограничной проблемы в ближайшее время. Такое поручение у нас есть.

-- Что значит «в ближайшее время»?

-- Где-то год-два. Мы над этим с китайцами активно работаем. Думаю, перспективы хорошие. К сожалению, с Японией подходов к решению пограничной проблемы у нас пока нет, несмотря на хорошие, а по дипломатической линии даже партнерские отношения. Мне кажется, у японцев появилось больше понимания, что для продвижения к решению проблемы необходимо достичь такого же уровня взаимопонимания, как, скажем, с китайцами. Раньше японцы хотели «перепрыгнуть» эту проблему, а потом как производную развивать отношения. Но должно быть наоборот. Тогда варианты решения этой проблемы не будут восприниматься так болезненно -- и у них, и у нас. Пока наша общественность очень «заведена» по этому поводу.

-- Завершился ли период «заморозков» в наших отношениях, связанный с перетряской в японском МИДе в 2001--2002 годах?

-- В историческом плане это ничто. Эти их внутренние проблемы на наших отношениях не отразились. Хотя несколько изменился характер дипломатических контактов: появились другие люди, пришлось устанавливать новые контакты. В этом, может быть, есть и свой плюс.

-- Что происходит между Москвой и Токио с поиском взаимоприемлемого понимания Декларации 1956 года?

-- Вариант 56-го года таков: подписание мирного договора, а затем, в виде жеста доброй воли, передача Японии двух островов. А дальше наши представления с японскими расходились. Мы считали это окончательным урегулированием, а японцы, через некоторое время после переговоров, сказали, что не считают это окончательным урегулированием -- дескать, предстоит потом обсуждать судьбу других двух островов. Декларация -- важный документ. Свою роль она сыграла, но к мирному договору нас не привела из-за разных толкований в решении пограничного размежевания.

-- И что сейчас? Без мирного договора даже два острова не отдадим?

-- В 1956 году именно это имелось в виду. Японцы эту позицию отвергли. Мы исходим из необходимости продолжения переговоров. Прерывать их не хочет ни одна сторона. Но реальный прогресс на переговорах достижим лишь при радикальном изменении самого характера наших отношений. На данном этапе премьер Коидзуми предложил не выпячивать территориальную проблему и развивать отношения. А там потихонечку «нащупается» и решение. Мы с этим согласны.

-- А как вы оцениваете российско-китайский Договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве от 2001 года?

-- Договор установил отношения стратегического партнерства между нашими странами, определив важные для нас вещи. Не подразумевая заключение союза, он обозначил обоюдное желание очень тесных отношений на длительную перспективу. В договоре содержится исключительно важное положение об отказе от территориальных претензий. В нем есть положение, что мы не поддерживаем какие-то группировки, подрывающие взаимную безопасность. Мы подразумевали Чечню, они, видимо, Синьцзян и потенциальные проблемы подобного плана. Это не значит, что мы «слились» с Китаем и противоречий между нами никогда не будет. Конечно, будут разные интересы, но сам дух договора подразумевает, что эти противоречия должны решаться в дружественном ключе. Договор подписывался накануне «передачи эстафеты» от одного поколения китайских руководителей к другому, документ как бы ангажировал лидеров Китая и России на дружбу и добрососедство. Я считаю свое участие в работе над этим договором одним из важнейших достижений в моей дипломатической карьере.

-- Не означает ли публичное согласие некоторых российских чиновников с японским мнением, что труба до Находки имеет для России «важное геополитическое значение», смену наших стратегических интересов?

-- Наши стратегические интересы не поменялись. В первую очередь, они подразумевают соблюдение собственных интересов. Это относится и к России, и к Китаю. Речь не о том, кого Россия предпочтет -- Японию или Китай, который для нас исключительно важен, а о том, как соблюсти свой интерес, вписав его в мировую раскладку распределения ресурсов.

Вопрос с Находкой пока не решен. Проблема в том, что мы начали переговоры с Китаем, имея в виду хорошие с ним отношения и необходимость экспорта ресурсов по устойчивым ценам. В то время Япония занимала очень сдержанную позицию, хотя мы уже несколько лет предлагали японским коллегам подумать о перспективах участия в широкой схеме распределения ресурсов. Наши переговоры с китайцами, видимо, подвигли японцев на принятие стратегического решения -- начать серьезно обсуждать с Россией эти вопросы.

-- Россия определилась, что ей выгоднее?

-- Мы с Китаем пока никаких контрактов не подписывали. ЮКОС имеет с ним рамочные договоренности, обсуждалось технико-экономическое обоснование этого нефтепровода, были вложены средства. Но решение пока за нами, и мы должны принять его в первую очередь исходя из собственных интересов. Есть два варианта. Один -- бросить трубу «вниз», на Китай, и продавать китайцам нефть по стабильным договорным ценам, при том что мировые цены «гуляют». Тут можно крупно выиграть, но и крупно «нагреться», однако какая-то стабильность здесь могла бы быть. А можно строить трубу на Дальний Восток, выводя наши ресурсы на океан. И диверсифицировать возможных покупателей, оперировать с ценами, потому что в этом случае мы сохраняли бы контроль за своим продуктом вплоть до продажи. Вопрос в наличии нефти. На трубу на Китай, как договаривался ЮКОС, ресурсы есть, а более крупную трубу на Находку в данный момент заполнить нельзя. А в ее сооружение надо вложить миллиарды.

Конечно, наши сырьевые запасы удобнее было бы вывести на Находку. Это реальный шанс развития наших восточных областей. России нужно развивать собственные энергозапасы, энергоснабжение для решения проблем Дальнего Востока. Выбор сложный: принятие приоритетного решения по широтной трубе (до Находки - ред.) вызовет, конечно, обиду у китайцев. Как нам реагировать на нее -- тоже вопрос.

-- Есть еще один аспект взаимоотношений Китая и России -- американские войска в Центральной Азии. Китайцев их долгосрочное присутствие в субрегионе беспокоит, а нас?

-- Ни Китай, ни мы не испытываем радости от того, что в Центральной Азии появилось американское военное присутствие. Это новый и очень серьезный элемент в раскладе сил в регионе. Но это следствие антитеррористической операции в Афганистане. А он в его талибском виде представлял для России, без всякого преувеличения, смертельную угрозу. С этой угрозой справиться ни в одиночку, ни с помощью Китая, который в то время, кстати, к талибам относился несколько иначе, мы не могли. Афганистан грозил стать полностью талибским. И тогда бы нестабильность хлынула через границу.

-- А почему Китай относился к талибам иначе? Разве их не беспокоили исламские сепаратисты в Синьцзяне?

-- Мы еще до 11 сентября говорили китайским друзьям, что события в Синьцзяне имеют прямые связи с происходящим в Афганистане, Чечне. Но тогда китайские коллеги смотрели на талибов как на неприятный, но непосредственно им не угрожавший фактор. После 11 сентября китайцы стали смотреть на талибов иначе. Тогда-то у нас и начался конструктивный разговор об этой угрозе. А американское присутствие возникло как результат борьбы с этой угрозой, в этом мы были заинтересованы. С помощью американского вмешательства эту угрозу удалось снять, хотя и не полностью, и это значительное достижение. Мы рассматриваем США не как противника, а как партнера в этой борьбе, с которым у нас во многом совпадают интересы. Китайцы это тоже понимают.

-- Каковы в этой связи реальные возможности Шанхайской организации сотрудничества (ШОС)?

-- Создание ШОС -- отчасти реакция на появление новых угроз в Центральной Азии. Как полноценная организация она начнет действовать лишь с 1 января будущего года. Но сказать, что она бесполезна или у нее нет потенциала стать эффективной, нельзя. Наличие такой организации наверняка лучше, чем ее отсутствие. В рамках ШОС мы можем организовать плотное взаимодействие с Китаем и с основными центральноазиатскими странами. Учитывая роль, которую Россия и Китай играют в этой организации, это фактор обеспечения стабильности, это в наших интересах. В августе будут проводиться антитеррористические учения ШОС на территории Казахстана и Китая. Ежегодно встречаются премьер-министры, министры обороны, экономики, проходят саммиты. Это позволяет достаточно активно координировать позиции.

-- Каков механизм реализации наших интересов в ШОС?

-- Секретариат этой организации разместится в Пекине, поскольку решение о создании организации было принято в Китае. Пока исполнительный секретарь предложен Китаем, но эта должность будет замещаться на ротационной основе. А в секретариате будут представлены все страны в соответствии с их взносом в эту организацию. Максимальный взнос дают Китай и Россия, соответственно сильны и наши позиции. ШОС -- это не пустой звук. Многое будет зависеть от того, как мы вместе организуем работу, на что ее направим. Создается серьезная инфраструктура, а ведь в этой части мира ничего подобного никогда не было. Китай же вообще в международных организациях такого характера прежде не участвовал.

-- Зачем Россия стремится в азиатские региональные организации, не обладая для этого необходимым экономическим потенциалом?

-- У России есть очень серьезный политический вес, на восточном направлении нам удалось его даже приумножить. При переходе от Советского Союза к России эта линия усилилась. Нас перестали бояться как супердержаву, стали с большим пониманием относиться к нашим нуждам и проблемам. Это создает очень хорошую базу для политического взаимодействия. К сожалению, пока только политического. Но дипломатия прокладывает дорогу и экономическим интересам. База для работы нашего бизнеса -- политическая атмосфера, которую мы сумели поддержать и закрепить практически со всеми азиатскими странами.