В сводках о расследовании последних терактов в Москве на прошлой неделе замелькало название «Ингушетия». До сих пор эта маленькая республика по соседству с мятежной Чечней ассоциировалась у большинства россиян только с тысячами беженцев, заполонивших ее с самого начала войны. Федеральные и региональные власти уже четыре года каждую осень обещают вернуть граждан под родной кров, но палатки как стояли, так и стоят, и к фону «гуманитарной катастрофы» все как-то привыкли. Но в Ингушетии есть не только беженцы. В республике, которая уже больше десяти лет живет буквально в получасе езды от самого затяжного и кровопролитного конфликта на российском Северном Кавказе, побывал обозреватель газеты «Время новостей».
Город солнца

Ингушетия -- почти полностью дотационный регион: за счет федерального центра формируется больше 90% бюджета республики. При этом по сравнению со своими соседями -- Северной Осетией и тем более с многострадальной Чечней -- Ингушетия вовсе не выглядит бедной. Местный аэропорт, хотя он и построен не до конца и принимает всего один самолет в день, -- лучший на Северном Кавказе. Железнодорожный вокзал в Назрани -- памятник евростандарту, не говоря уж о единственной на весь Северный Кавказ настоящей трехзвездочной гостинице -- приюте десятков иностранных корреспондентов, писавших о чеченской войне.

При официальной бедности и безработице свыше 80% республика непрерывно строится -- добротные кирпичные дома заполнили всю Сунженскую долину, в которой одно селение сливается с другим. Но строятся не только частники. Главное достижение местных строителей -- новая столица республики, «город солнца» Магас, в котором кроме административных зданий уже есть две жилые многоэтажки. По словам президента Ингушетии Мурата Зязикова, строительство Магаса обходится в 150 млн руб. в год: это всего на 100 млн меньше, чем собственные доходы республики.

Большинство амбициозных строек были начаты еще «при прежнем режиме» -- в президентство Руслана Аушева, когда в Ингушетии существовала зона экономического благоприятствования. В этот период республика, до 1992 года бывшая всего лишь аграрной окраиной Чечено-Ингушской автономии, действительно начала становиться на ноги. Когда в «зону» удалось привлечь инвестиции, часть их сразу израсходовали на объекты государственного престижа вроде запредельно дорогих зданий правительственного комплекса и социальной сферы: аэропорт, вокзал, телецентр, школы и стадионы. «Нам пришлось буквально начинать с нуля, -- объясняет депутат Госдумы РФ от Ингушетии Алихан Амирханов. -- В Назрани даже улицы не были заасфальтированы. Поэтому мы строили сразу и производственные объекты, и объекты социальной сферы. Кстати, нынешняя администрация целиком не построила еще ни одного здания -- все площадки, которые они торжественно открыли в течение года, были начаты еще до выборов».

Нынешняя администрация с г-ном Амирхановым не согласна: по словам ее представителей, только после прошлогоднего наводнения в Ингушетии были восстановлены и заново построены 3 тыс. домов. Правда, восстановление шло в основном за федеральные деньги. К тому же 3 тыс. домов -- это пять или шесть больших селений. А такого размаха стихийное бедствие все-таки не имело.

Но в Магасе действительно достроили пару жилых домов, здания мэрии, ФСБ и налоговой полиции. На подходе, по словам президента Зязикова, еще три-четыре жилых дома, стоматологическая поликлиника и первый в республике роддом. Спланирована столица с размахом: под будущим городом проложено шесть километров коммуникаций. Правда, кое-что уже приходится ремонтировать. В холле президентского дворца, с которого «город солнца» начинался, на днях рухнул подвесной потолок. Сотрудники с опаской глядят на уцелевшие секции и поругивают за халтуру турецких строителей, нанятых прежней властью. Строители в свою очередь говорят, что проблема возникла исключительно из-за неправильной эксплуатации здания.
Бывшие и нынешние

История с потолком характерна для сегодняшней жизни в республике. В полный голос обвинять прежнюю власть во всем, что бы ни происходило плохого, у нынешних чиновников вроде не принято, но спор о том, кто лучше, и через год после президентских выборов остается постоянным фоном местной политики. Выигрывает, как обычно, тот, кто сильней, то есть власть действующая.

На выборах сильнейшим конкурентом Мурата Зязикова был г-н Амирханов -- у жителей его фигура прочно ассоциировалась с командой ушедшего в отставку Руслана Аушева. Сейчас парламентарий Амирханов большую часть своего времени проводит в Москве, в кабинете на Охотном ряду: в республике у него нет ни собственных приемных, ни возможности выступить по телевизору. «Никаких официальных отказов со стороны дирекции телевидения к нам не поступает, -- говорит помощник г-на Амирханова Иса Пугоев. -- Все делается на основании устных распоряжений». Что касается приемных, последняя из них -- в Назрани -- закрылась около месяца назад. По словам г-на Пугоева говорит, что офис без объяснения причин заняли сотрудники одного из правительственных учреждений. В администрации президента Ингушетии о закрытии приемных ничего не знают: «В городе есть его приемная, просто нам точно неизвестно, где». Соратники действующего президента больше всего обижены на своего депутата за то, что тот не приехал на инаугурацию. Хотя приглашение г-н Амирханов получил -- за несколько часов до начала торжества.

Но главный спор, конечно, не о взаимной вежливости. Президент Зязиков сетует, что от «зоны» остались многочисленные долги, а все производственные объекты, построенные в зоне экономического благоприятствования, были приватизированы и работали только потому, что получали госзаказы в комплекте с налоговыми льготами. Теперь -- без льгот и госзаказа -- большинство из них стоит. Представители старой команды считают, что и льготы, и госзаказ были оправданы: важно было создавать рабочие места. Но в официальном Магасе так не считают. «Сегодня мы не можем назвать ни одного рентабельного предприятия, которое бы работало на экономику республики. Тот же нефтекомплекс был разворован, -- говорит г-н Зязиков и дипломатично добавляет: -- Я это не отношу к той команде. Я больше отношу это к тем предвыборным баталиям, в которых республика в прошлом году провела несколько месяцев».
У самовара

Уже после того как баталии отгремели, нефтяники больше полугода не получали зарплату. «После инаугурации там творилась чехарда, -- поясняет г-н Зязиков. -- Задача была нефтекомплекс приватизировать. Но потом я потихонечку за него взялся, мы провели кадровые изменения, все упорядочили и вернулись к уровню добычи, который был два-три года назад».

Сравнить объемы добычи, правда, сложно. По словам президента, два-три года назад Ингушетия добывала примерно 180 тыс. т нефти в год и сейчас вернулась к этой цифре. Премьер-министр Тимур Могушков, который долгое время курировал именно нефтекомплекс, оценивает добычу более скромно -- примерно в 130 тыс. т. Правда, г-н Могушков надеется уже к концу года довести ее до 220 тыс. Сколько именно получает сейчас республика от продажи своего «черного золота», первые лица говорить не хотят. По словам президента, он добивается сейчас от федерального центра увеличения экспортной квоты на нефть и считает, что обнародовать всю бухгалтерию пока не стоит.

Собственно, чудо роста добычи и доходов должно было уже произойти -- помешало, видимо, правительство Виктора Алексенцева, по словам Мурата Зязикова, недостаточно амбициозное. Отсутствие амбиций президент терпел почти год и наконец принял решение об отставке. «Ребята застоялись», -- пояснил он в беседе с корреспондентом газеты «Время новостей». Правда, в новом кабинете «ребята» остались в основном те же. Президент, видимо, надеется на воспитательный эффект отставки и требует от министров зримых экономических успехов уже к этому декабрю. Надежды на успех связываются в основном с тем же нефтекомплексом: на днях г-н Могушков обещает запустить в Малгобеке нефтеперерабатывающий завод, который по замыслу сможет переработать половину всей ингушской нефти. Тогда в Ингушетии появится самый дешевый в регионе бензин. Злые оппозиционные языки уже окрестили новый НПЗ «самоваром». Второй НПЗ, который строится в Карабулаке, «самоваром» именуют даже первые лица.

Государственный нефтекомплекс является единственным источником пополнения бюджета нынешней администрации, поэтому от планов его приватизации власть отказалась наотрез. О том, что даже небольшой нефтяной бизнес на Кавказе -- вещь надежная, здесь знают не понаслышке. «Видите, как интересно в Чечне: столько лет идет война, а ни один нефтепровод не попал под бомбежку, ни один нефтезавод», -- замечает президент.
«Военные на контакт не идут»

Война, правда, похоже, теперь идет не только в Чечне. Ее тень сгустилась над Ингушетией после прошлогоднего прорыва отряда Руслана Гелаева. Только в июне этого года в горных селах республики федеральные военные провели несколько «специальных операций по проверке паспортного режима». В Чечне их принято называть зачистками: селение на два-три дня блокируется бронетехникой, после чего военные начинают ходить по домам, проверять документы и искать оружие. Обходится ли проверка паспортов без избиений и грабежей, зависит, судя по всему, от настроения проверяющих: селение Аршты, например, рукоприкладства и мародерства не избежало. Даже зампред правительства Башир Аушев, координирующий работу силовых структур, признает, что в Аршты федералы работали «по полной программе». По его словам, пыл российских военных охладило только вмешательство сотрудников ингушского ФСБ, которым в село удалось проникнуть далеко не сразу. Г-н Аушев понимает, что ищут военные в пограничных с Чечней селах: боевики в Ингушетии действительно есть. «Но иногда кажется, что военные плохо видят. Иначе зачем они крушат то, что к боевикам никакого отношения не имеет?» -- недоумевает г-н Аушев.

Президент Зязиков горные события комментирует неохотно. Он считает своей заслугой появление на территории Ингушетии частей 58-й армии СКВО, дислоцированных на постоянной основе: «До сих пор нога российского военного в Ингушетии не ступала». О зачистках глава республики не хочет и слышать: «Это слово для нас неприемлемо. Я категорический противник зачисток, где бы они ни проводились. В Аршты военные что-то там проводили, но жертв же нет. К тому же я не министр обороны, все это не входит в мою компетенцию».

Тем временем бронетехника федералов появляется не только в горах, но и в Назрани: федералов интересуют места скопления беженцев из Чечни. Поиски небезуспешны -- только за последние дни в Назрани удалось задержать девятерых боевиков. Налицо и воспитательное значение: теперь беженцы стараются не пускать к себе тех, кто к боевикам имеет хоть какое-то отношение. Но ночные появления бронетранспортеров и перестрелки очень тревожат местных жителей.

Эти местные жители сами подчас становятся жертвами борьбы с терроризмом. В Галашках, к примеру, в начале июня была обстреляна машина, на которой двое ингушей со своей пожилой матерью возвращались в село с мирной прополки огорода. Чудом уцелевший Али Забиев рассказывает, что по грузовику внезапно открыли ураганный огонь из леса на обочине. Грузовик с пробитыми колесами съехал в кювет, врезался в дерево и загорелся. Али оставил с раненой матерью своего брата Умара, а сам стал пробираться за подмогой в село. Когда вернулись, нападавших уже не было. Раненую женщину в лесу быстро нашли, а вот тело Умара обнаружили только на следующий день -- кто-то переломал ему все кости, а потом слегка присыпал землей.

Старший из братьев Забиевых -- Муса -- майор МВД и заместитель командира одной из частей внутренних войск, расквартированных в Назрани. Благодаря Мусе следствие началось без промедления, но особых надежд на успех нет: районный прокурор говорит, что все дела, которые передаются гражданской юстицией в военную прокуратуру, возвращаются с формулировкой о недоказанности причастности военных.

Сам Муса нисколько не сомневается в том, что его брата убили федералы -- на месте преступления нашли штатное армейское снаряжение. «Странно, но в тот день командование группировки сообщило о бое с боевиками на окраине Галашек. Я живу здесь всю жизнь и могу вам точно сказать -- никакого боя не было. Получается, что боевики -- это моя мать и брат?».

Как человек военный, Муса пытается логически объяснить случившееся: «Они оказались не в то время и не в том месте». За несколько дней до гибели Умара Забиева чуть выше в горах на этой же дороге армейская колонна была обстреляна с машины, похожей на забиевский грузовик. Так что огородников вполне могли принять за боевиков. Но обычных сельчан такое объяснение не устраивает. «Они проклинают военных», -- говорит Муса Забиев.

В Магасе пока ждут результатов расследования. «Я могу на 90% утверждать, что это сделали солдаты, -- считает вице-премьер по силовым ведомствам Башир Аушев. -- Боевики не стали бы закапывать труп, да и настраивать против себя местное население им нет смысла». Вице-премьер рассказывает, что в окрестностях Галашек теперь стоят военные из Чечни -- туда вывели комендатуры Старопромысловского и Ленинского районов Грозного в связи с заменой армии на МВД. Кому эти комендатуры подчиняются теперь, вице-премьер точно не знает: «Говорят, что Ханкале». «Комендантские» ведут себя так, словно находятся в зоне боевых действий, и чувствуют полную безнаказанность: приезжают на БТР в селения и требуют женщин, а иногда и просто открывают по жителям огонь.

Г-н Аушев не считает, что у кого-то есть специальный план стравить ингушей с федералами. Хотя общаться с военными трудно даже ему: «Я все время пытаюсь найти контакт с командованием полка 58-й армии, который стоит в Троицкой, но они то больные, то кривые, то у них что-то опустилось, то что-то поднялось -- на контакт они не идут». Пообщаться, по словам г-на Аушева, есть о чем: «Недели не проходит, чтобы кого-то не стукнули БТР. Они, видимо, не понимают, чего стоило Зязикову согласиться на ввод войск».
«Родина -- это то место, где мы живем»

Троицкая, где теперь стоят федералы, до сих пор считается русской станицей, хотя большинство русских оттуда давно уехали. Такой же казачьей станицей еще тридцать лет назад была Слепцовская -- можно сказать, западные ворота Чечни. В Слепцовской жили 30 тыс. казаков. Сейчас население станицы -- с беженцами из Чечни -- около 60 тыс. По данным заместителя главы администрации станицы Владимира Лукашова, русских среди них -- чуть больше 800 человек. Больше половины из них пенсионеры.

По воскресеньям пенсионеры собираются в Покровской церкви -- пообщаться после богослужения. Церковный двор охраняют ингушские милиционеры, к которым православные бабушки вроде привыкли, но держаться все равно стараются подальше. «Без охраны не живем, могут и плюнуть, и камнем бросить, -- рассказывает мать приходского священника Татьяна Ивановна. -- Прежнего священника, отца Петра, четыре года назад прямо из церкви за волосы выволокли, увезли, а потом убили». Новый священник, отец Варлаам, говорит, что отношения со всеми старается строить хорошие -- и с соседями, и с президентом, который сам был в церкви на Пасху и вообще людям помогает: «Кто что у него просил, всем все дал».

Мурат Зязиков жалуется, что чаще всего оппозиционеры ставят ему в упрек две вещи: что согласился на ввод войск и что приглашает русских. «Я сам вырос в интернациональном Грозном, -- говорит президент. -- Я знаю, что многонациональная республика -- это путь в никуда. Русские должны возвращаться -- это состояние души». Президент надеется, что ему удастся получить в центре деньги на целевую программу возвращения русских -- чтобы покупать им дома и квартиры и создавать рабочие места. Пока это, как и многое другое в Ингушетии, приходится делать «за счет внутренних резервов». Резервов пока хватило на возвращение 27 семей. По данным администрации, еще несколько сот семей из Ставрополья и Краснодара тоже просятся назад. Правда, больше русских пока все равно не становится: всего два года назад в Слепцовской их была тысяча, теперь -- на две сотни меньше.

Президентское состояние души, к сожалению, не распространяется на всю Ингушетию. Потихоньку, под обещание не называть фамилий, русские в Слепцовской рассказывают, как у пенсионеров силой отнимали деньги, выделенные в прошлом году на восстановление после паводка. Как по ночам одиноким старикам стучат в окна, надеясь, что они испугаются, продадут дом по дешевке и уедут жить в Россию. Как родители боятся выпускать на улицу своих дочерей. На помощь, в случае чего, и позвать некого: «Молодых у нас мало, да и не станут они помогать, -- жалуются пенсионерки. -- Это у ингушей принято -- если что с кем случится, сразу же тысяча родственников и соседей рядом, словно с неба нападали. Вот Зязиков молодец -- сильно взялся привлекать молодежь, чтобы возвращалась».

Правда, по словам тех, кто вернулся в последнее время, возвращение происходит скорее от безысходности. У тех, кто здесь родился, в большой России никого нет, да адаптироваться там «кавказским русским» непросто. Те, кому больше негде жить и некуда ехать, едут сюда -- прямо под бок к войне, на пустое место: старые дома давно проданы, начинать все приходится с нуля. «Родина -- это то место, где мы живем», -- просто говорит учительница, одной из первых вернувшаяся в Слепцовскую два года назад.