Все, все -- сдаюсь. Рассмешили. Тут и покойник улыбнется, когда люди так стараются. И не только безвестная пока ленкомовская молодежь. Даже в маститом секс-символе Дмитрии Певцове взыграло ретивое. Он такие коленца выделывает, так грозно рычит и громко кричит, что беспокоиться начинаешь. Здоров ли? От пьесы английского драматурга при таком подходе остались, естественно, рожки да ножки, но ее и не жалко. Английского драматурга, писавшего в соавторстве то с Бомонтом, то с Филипом Мэссинджером, а то и с самим Шекспиром, к столпам мировой драматургии при всем желании не отнесешь. И что так уж подкупило любимого ученика Захарова Романа Самгина в флетчеровском сиквеле знаменитой комедии «Укрощение строптивой», остается только гадать. Видимо, то и подкупило, что не жалко.

Антифеминистский пафос Шекспира изменен Флетчером на прямо противоположный. Петруччо (брутальный Дмитрий Певцов) после смерти укрощенной им Катарины женится во второй раз, и новая супруга (ослепительно красивая Мария Миронова) быстрехонько объясняет ему, кто в доме главнее. Все возможные сопоставления, которые могло бы вызвать это произведение (скажем, с американскими феминистками, такого страху на всех нагнавшими, что жене Петруччо и не снилось), были режиссером безжалостно отброшены. Самгина воодушевляла иная идея -- воплотить в жизнь свое представление о площадном театре, которое, судя по результату, сформировалось у него не столько от чтения умных книжек, сколько от просмотра студенческих капустников и развлекательных телепередач. Но что особенно живо напомнила последняя ленкомовская премьера, так это американского клоуна Джанго Эдвардса, приезжавшего к нам летом во время Олимпиады. Принцип работы Эдвардса таков. Сейчас я буду плеваться. Вам не смешно? Тогда сниму штаны. Вы все еще не улыбаетесь? Тогда пописаю на сцене. Нравится -- не нравится, но вы у меня «обхохочете живот». Маска Эдвардса -- туповатый янки, поставивший перед собой задачу всех рассмешить и с упорством истинного идиота ее выполняющий. Превративший physical comedy в physiological.

Иногда цитаты из Эдвардса кажутся почти дословными. Вот несколько гарных ленкомовских хлопцев выбегают на сцену и, повернувшись к зрителям задом, мочатся в огромную бочку. Потом в эту бочку, принимая ее за куст жасмина, спрячется недалекий увалень Морозо (Иван Агапов). Потом в нее опять писают. Вот Петруччо бреется, стирая пену с бритвы о филейную часть одного из героев. Вот Ливия (Ирина Денисова) заводит разговор о возвышенной любви, явно не придя в себя после вчерашнего. А вот разбитная тетушка Бьянка в исполнении блистательной Олеси Железняк (эдакая старая дева в костюме бухгалтерши) собирается оседлать горячего восточного парня с красивым именем Роланд (Баатор Калаев). По закону больших чисел, некоторые шутки действительно оказываются удачными. Но поскольку плотность этих шуток на единицу времени чрезвычайно велика, разница между неудачными и удачными для зрителей постепенно стирается. В какой-то момент зал начинает напоминать пьяную компанию, развеселить которую можно не только голой задницей, но даже игрой в козу-дерезу.

В Москве уже практически не осталось большого театра со своим стилем. В том же МХАТе иногда такое увидишь, что если заранее не предупредить, и не подумаешь, что это МХАТ. Ленком в этом смысле исключение. Его спектакли до сих пор узнаешь за версту. Вот и на всем вышеописанном физиологическом бурлеске стоит с первой же секунды узнаваемое захаровское тавро. Ну где еще, кроме его произведений, можно найти характерную массовку, в которой имбецил на дебиле едет и олигофреном погоняет. В каком другом драматическом театре умеют так здорово применять репризный метод и добавлять в любое театральное блюдо -- словно молотый перец в суп -- малую толику беззлобной и давно уже неактуальной антисоветчинки. (Уж как, казалось бы, далек от социальных аллюзий спектакль Самгина, а и в нем отдельные английские граждане до боли напоминают советских обывателей.) Даже выполненные Еленой Степановой декорации спектакля (покатая сцена, напоминающая часть огромного глобуса, и подвижная ширма из ковров) тоже вызывают в памяти сценографический почерк верного соратника Захарова -- неизменно талантливого Олега Шейнциса.

Кто-то из искусствоведов заметил, что формальные признаки того или иного стиля легче всего различить в произведениях, незамутненных талантом. Самгина обижать не хочется. Талант -- правда, очень специфический -- у него, по всей видимости, есть. Но уровень мастерства оставляет желать лучшего. Захаров может сколько угодно балансировать на грани, отделяющей драматический театр от шоу. Самгин, едва ступив на нее, тут же с нее и соскальзывает. Эти чудеса эквилибристики ему пока не по плечу. И опыта маловато, и молодая кровь в жилах играет. А повторить номер хочется. Самого маэстро все это может только радовать (наличие учеников и эпигонов -- верный знак величия), но Самгина должно настораживать. Кого уж точно ему не удалось в спектакле по Флетчеру укротить, так это самого себя. А надо бы. Ведь в отличие от великолепного эксгибициониста Эдвардса он называет себя не клоуном, а режиссером.