Это интервью корреспондент газеты «Время новостей» Петр РОЗВАРИН взял у Робера ОССЕЙНА после парижской премьеры «Преступления и наказания».

-- Роберт Андреевич, правда ли, что ваша профессия досталась вам по наследству?

-- Безусловно. Мой отец, Аминулла, был родом из Самарканда. Талантливый музыкант, он был отмечен российскими властями Туркестана и отправлен на учебу в Москву. Там принял православие и стал Андреем. Скрипач и композитор, он поехал довершать образование в консерваторию Берлина, где его и застала первая мировая война. Отец писал симфонии, музыку для балетов, перекладывал на ноты литературные произведения, скажем «Цыган» Пушкина... Но никому это не было нужно. Началась парижская эмиграция, отцу приходилось играть по кабакам. Помню, после очередного банкета, на котором отец выступал, он вернулся домой с ...шоколадной скрипкой! Развернул сверток из вощеной бумаги, тяжело опустился на стул и промолвил: «Впервые моя музыка кормит своего создателя»... Единственным человеком, верившим в гений отца, была моя мама.

-- А чем она занималась?

-- Она была актрисой, играла в эмигрантских театрах. Ее звали Анна Миневская. Мой дед работал в банке. Семья была зажиточной и имела в Санкт-Петербурге доходный дом, в котором среди жильцов числились и студенты, увлекавшиеся марксизмом. Дед, человек общительный и широкой души, поддерживал с ними дружеские отношения. Накануне первой мировой войны эти молодые люди исчезли. Говорили, будто они уехали за границу -- не то во Францию, не то в Швейцарию. Когда же после семнадцатого года в Питере начались облавы ЧК, деда тоже забрали. Привели на допрос к какому-то комиссару в кожаночке, а тот и говорит так радостно: «Ба, знакомые все лица!..» Оказалось, что давнишние жильцы-студентики стали теперь важными большевистскими начальниками! К счастью, неограниченная власть их еще не успела испортить: в благодарность за веселое прошлое за хлебосольным дедовским столом «студенты» выправили деду и его близким заграничные паспорта, благодаря которым семья моей матери и выехала во Францию.

-- В общем, можно считать, что спектакль «Преступление и наказание» -- в некоторой степени дань вашим российским корням...

-- Это воплощенная память моей семьи. Не случайно лейтмотивом постановки идет музыка отца. Он, так и не научившийся говорить без акцента по-французски, любил повторять: «Первые пятьдесят лет в жизни самые трудные, потом привыкаешь». Отец, пожалуй, был прав: перевалив через жизненный экватор, приблизившись к старости, человек начинает подпитываться воспоминаниями о юности. Они помогают в трудную минуту, спасают от депрессии. Мне кажется: лиши меня ассоциаций детства -- и я перестану существовать! Я набирался уму-разуму в эмигрантских пансионах. Бог мой, сколько я их переменял! Едва приходила пора платить за учебу, родители меня забирали и определяли в новый интернат. У Рене Шара, одного из крупнейших французских поэтов, есть фраза, которая заставляет задуматься: «Долго плакать одному -- не пройдет бесследно». Я слыл молчуном, у меня не было друзей. Прогуливать занятия было моим главным времяпровождением. Я обожал забираться на деревья и глядеть с этого пьедестала на улицу: люди -- как марионетки, шумы и запахи, долетающие из соседних домов... Театр, принадлежащий только мне одному.

-- Уже тогда вы чувствовали себя режиссером?

-- Дело не в этом... Я жил с мечтой о большом, уютном доме. И когда мы поженились с Мариной Влади (в 1955 году. -- Ред.), этот сон стал явью. Огромное гнездо Поляковых в Мезон-Лаффите под Парижем, вечно полное людьми, шумом и застольем... Как в забытой русской сказке, слезы перемежались радостью, праздник -- ностальгией... Словно между делом родились два сына: Игорь и Петька. Жизнь в этой большой, дружной семье казалась мне компенсацией за грустное детство, проведенное в бесконечных переездах и на казенных матрацах. Но был ли этот уютный дом с властной, волевой тещей моим? Было ли в нем место для меня? Едва я спрашивал Марину: «Ты меня любишь?», не дослушав моего вопроса, она на сто ладов отвечала: «Да, да, да!» Когда я почувствовал, что играю роль любящего главы семьи, которой у меня нет, я решил прервать этот спектакль, так неудачно поставленный самой жизнью.

-- Поддерживаете ли вы сейчас отношения с Мариной Влади?

-- Расставались мы достаточно болезненно, но сейчас раны зарубцевались. Мы сегодня близкие друзья... Иногда перезваниваемся. Когда сыновья бывают в Париже, даже встречаемся.

-- Кстати, а кем стали ваши дети?

-- Петр -- неплохой гитарист. Сейчас находится со своим ансамблем на гастролях в Испании. Игорь меня больше беспокоит, он, как мне кажется, еще не нашел себя. Увлекается восточными единоборствами, всевозможной эзотерикой. Поселился черт знает где -- на Таити!.. Постоянно испытывает себя на прочность. Недавно гнал как угорелый на машине и разбился. Теперь вынужден лечиться у парижских эскулапов.

-- Вторая жена у «графа Жоффрэ де Пейрака», кажется, тоже была русской?

-- Вы о Каролине Эльяшевой? Ох уж эти маленькие и насмешливые девочки из пансионов, отметившие мою жизнь! Через три года после развода с Мариной я встретил Каролину, ей тогда едва исполнилось пятнадцать. Я по уши влюбился в нее -- девушку вдвое моложе меня. Мы недолго прожили вместе, Каролина подарила мне третьего сына -- Никола, он тоже стал актером... Теперь Каролина известный психотерапевт и психоаналитик. Ее нынешний муж -- человек знаменитый в мире кино. Это Марин Кармиц, продюсер и владелец сети кинотеатров. Кстати, именно он выпускал «Такси-блюз», первый фильм Павла Лунгина.

-- У вас не жизнь, а прямо голливудская мелодрама! Рассказывают и о вашем долголетнем романе с Мишель Мерсье -- легендарной Анжеликой...

-- Полная чепуха! Супругами и любовниками мы с Мишель были только в кино... А если серьезно, то в семидесятые годы я женился в третий раз -- на актрисе Кандис Пату. Снял с ней фильм «Красная икра» о борьбе спецслужб Запада и Советского Союза. От Кандис, с которой я счастливо живу по сей день, у меня четвертый сын -- Жюльен... Что поделаешь: как ни старался, дочки у меня так и не получилось!

-- И какие же заветы вы, имеющий столько учеников в мире театра и кино, передаете своим детям?

-- Не я их учу, а они -- меня. Помню, однажды возвращался я домой после спектакля. Шел жуткий ливень, вода потоками текла по мостовой. Я ехал медленно за рулем и вдруг увидел бородатого, похожего на восточного дервиша человека, который, совершенно босой, смело перешагивал через ручьи. Мне стало отчаянно жалко этого несчастного. Я остановился, вышел под дождь и пригласил незнакомца в машину. Однако тот не только отказался, но и принялся возмущенно кричать на меня. Мне, успевшему промокнуть до нитки, оставалось только ретироваться... Когда я приехал домой, рассказал эту историю Жюльену. «Ну и странный чудак! -- говорю. -- Наверное, мне надо было предложить ему мои ботинки...» Сын только усмехнулся в ответ: «А ты ведь, отец, так ничего и не понял! Разве в ботинках счастье?.. Это для тебя жить без обуви -- целая проблема, а не для него».

-- Смотрю, вы любите притчи.

-- Люблю, не скрою. Они помогают нам жить. У меня нет ни чековой книжки, ни квартиры, ни особняка на Лазурном берегу... Я в долгах как в шелках. И при этом самый счастливый на белом свете человек. Три четверти обитающих на земле живут плохо из-за того, что они вовремя не выбрали правильной профессии. Не деньги делают человека по-настоящему свободным, а любимая работа. Я обожаю мою работу и именно поэтому считаю себя человеком счастливым.

-- Вас считают удачливым. Мало какой режиссер во Франции может похвастаться таким стабильным успехом. И при этом в ваш адрес непременно раздается весьма жесткая критика. Как вы на нее реагируете?

-- Я привык к стрелам, денно и нощно летящим в мою сторону. Скажем, после премьеры «Преступления и наказания» меня обвинили в том, что я слишком вольно обошелся с произведением Достоевского, превратил его в «застывшие кинокартинки» и т.д. Говорите что угодно! Суть моих спектаклей от этого не изменится в восприятии публики. На них люди толпами идут! А потом долго их обсуждают, успокоиться не могут... Причем половина зрителей -- молодежь. Я знаю, что надо сделать, чтобы эти ребята, выросшие у компьютеров среди виртуальных игр, научились воспринимать Достоевского!.. А вы мне -- о критиках...

-- Если бы на вас потребовалось дать психологическую характеристику, как бы вы себя оценили сами?

-- Я пессимист, полный оптимизма. Глубоко верующий человек, не верующий ни в одного бога. Верю в Разум, в прекрасное в Человеке. Пишу сейчас книгу о моем восприятии мира. Смотрю на небо и вижу мириады мертвых планет. Неужто и наша Земля станет такой же? В погоне за все новыми и новыми благами мы сами себя разрушаем. В мире сегодня слишком много менеджеров и слишком мало мечтателей. Бег за деньгами не может длиться вечно. Нашей планетой нельзя управлять как банковско-промышленным холдингом. Такой возведенный в абсолют, жадный рационализм может когда-нибудь очень опасно аукнуться. Впрочем, это уже произошло -- в Америке 11 сентября. Планета рискует погибнуть не от экологической катастрофы, а от неправильного распределения богатств.

-- И каков же выход?

-- В осознании того, что каждый отвечает за каждого. В отказе от противостояния между Востоком и Западом, христианством и исламом, Израилем и арабским миром... Во взаимном уважении, наконец! И конечно -- в любви. Незадолго до смерти отец рассказал мне старинную притчу. В далекой стране умирал от непонятного недуга грозный султан. Тысячи лекарей пытались найти средство избавления от болезни, и никому это не удавалось. И тут во дворец явился юноша, которого стражи сперва даже отказались пускать к ложу больного -- настолько безусый пришелец показался им молодым и не внушающим доверия. Однако незнакомец настоял на своем и был допущен до правителя. «Какое лекарство ты принес?» -- спросил умирающий султан. «Самое лучшее», -- ответил поклонившись юноша. И, обняв султана, сказал ему: «Брат мой, я люблю тебя!» Султан выздоровел и счастливо прожил потом еще много-много лет...