В каталоге последнего ММКФ (где фильм Стивена Норрингтона «В последний момент» был впервые показан), на том месте, где у нормальных фильмов располагалась вполне понятная и вменяемая аннотация («17-летняя Биела после смерти отца покидает кофейную плантацию и едет в город, где живет ее кузен...», «Юный француз знакомится с тридцатилетней англичанкой...», «В основе фильма -- одноименный роман Льва Толстого...» и т.д.), под абстрактной картинкой было напечатано буквально следующее: «Стрелки часов проходят последний круг, но этого никто не знает. Никто, кроме Билли Берна, молодого, неотразимого и талантливого. На улицах, в клубах и офисах Лондона все говорят о том, что ему принадлежит будущее. Но Билли знает, что жизнь его кончена. За какое-то мгновение его мир рассыпался на мелкие осколки, и он все глубже погружается на лондонское дно -- опасный мир убийц, воров и агентов по поиску молодых талантов». За этими многозначительно-бессмысленными строчками скрывался, как несложно было проверить, один из самых сильных фильмов фестиваля. Высказывание горячечное, путаное, в принципе непересказываемое -- и при этом дающее по голове так, что никакой аспирин не поможет. Но для того, чтобы это понять, стоит для начала повнимательнее присмотреться к режиссеру.

Стивен Норрингтон начал в середине восьмидесятых, как, наверное, мечтает начать свой путь в кино любой нормальный человек, любящий кино: с должности создателя механических тварей для телевизионного продолжения «Волшебника из страны Оз». Потом придумывал грим для главной колдуньи в «Ведьмах» по Роалду Далю, занимался спецэффектами для «Молодого Шерлока Холмса», делал монстров для второй и третьей частей «Чужих». За десять лет, занимаясь интересной и творческой работой, дорос до полнометражного дебюта. И снял «Машину смерти» -- отменный фантастический ужастик, собранный из оставшихся со времен «Чужих» запчастей, с дешевыми, но сердитыми до злости спецэффектами, Брэдом Дурифом в главной роли и второстепенными персонажами, которые носили знаковые имена вроде Сэм Рейми и Джон Карпентер. Через три года сделал первого «Блейда» -- 45-миллионную экранизацию вампирского комикса, ставшую хитом и породившую впоследствии еще более успешное продолжение. Куда ближе чем на привычном горизонте, замаячили по-настоящему большие проекты: Норрингтон стал в Голливуде своим, так что в его планах на 2003 год - 100-миллионные проекты «Лига экстраординарных джентльменов» с Шоном Коннори и «Призрачный всадник» с Николасом Кейджем. Так бы жил любой. И ровнехонько перед тем, как прыгнуть в голливудскую бетономешалку, Норрингтон сказал: «Минуточку!» -- и снял «В последний момент».

Упомянутый уже Билли Берн (Макс Бизли, похожий едва ли не на всех британских дарований новой волны вместе взятых, от Эвана Макгрегора до Нормана Ридуса) на самом деле неотразим и талантлив. Он производит некий современный креатив как таковой -- за весь фильм так и невозможно толком понять, занимается ли он концептуальными перформансами, придумывает ли рекламные кампании или верстает трендовые журналы. Как бы то ни было, это модно, прибыльно и престижно. Берн нашел Следующую Большую Вещь -- то, что может помочь ему припеваючи держаться на плаву всю оставшуюся жизнь. Но волею рока он попадает в немилость -- и оказывается в странном мире, где смешались «Бразилия», «Любовники Понт-Неф» и что-то еще, не называемое вслух, но страшное и непонятное. Проходящие последний круг стрелки часов задергались в конвульсиях, как будто попав в магнитную аномалию, Лондонский треугольник, где пропадают бумажные самолеты. С этого момента кино снимает с себя всяческую ответственность, позволяя себе забыть о внятности и последовательности событий, пускаясь в безудержный пляс, который может прерваться в любую секунду -- вне зависимости от желания зрителей, да и автора тоже. Норрингтон торопливо, жадно, не всегда аккуратно, но предельно искреннее пытается вместить в фильм все, что он любит и ценит, но чем он при всем желании не сможет заниматься после того, как возьмет на себя ответственность за долю в голливудском общаке. Монтирует так, как ему нравится, и любовно помещает в конце титров точное количество монтажных склеек, мудрит с музыкой, ничего -- абсолютно ничего -- не стесняется. Сейчас он не композитор, а диджей на своем прощальном (возможно) рейве.

Весь фильм -- это на самом деле последний момент, растянутый с помощью химических реактивов на полтора с лишним часа. Миг между обмирающим от перспектив и вседозволенности прошлым и расписанным на несколько лет вперед, уверенным в себе будущим. Последний отвязный уикенд перед началом ненормированного рабочего дня. По последней -- и спать. Не раздеваясь, упав за полметра до тахты, не выключив телевизор, который встретит поутру бесшумным мельтешением черно-белой статики. Теперь -- на работу. Николас Кейдж уже загримировался.