Сама Сати Спивакова (светская львица, актриса, ведущая телепрограммы «Сати» и жена скрипача Владимира Спивакова), вероятно, не ставила своей целью сочинить книжку для небольшого круга читателей. Как, собственно, не рассчитаны на какой бы то ни было узкий круг ни ее медленная, возвышенная телепередача, ни музыкантский почерк ее супруга, с которым у них явно существует огромное взаимопонимание (многие даже склонны видеть в Сати серого кардинала всех спиваковских проектов). В коротком предисловии автор замечает: «Не все» -- это не мемуары... Мне исполнилось сорок лет... Я -- Козерог, родившийся в год Быка... Моя память, подобно шагреневой коже, все сжимается... Мне вдруг стало страшно и жалко терять подробности, в которых заключена живость воспоминаний... Я попыталась крошечными наблюдениями дополнить известные всем портреты...»

Действительно, несмотря на то, что повествование начинается от печки, с образов ереванского детства автора и проходит через многие узловые точки его (и спиваковской) биографии и при этом на аккуратных страничках, как автором и обещано, появляется множество публичных, замечательных, известных действующих лиц, жанровая ткань книжки расползается под пальцами. Для дневника здесь слишком мало спонтанного и личного. А для портретной мемуаристики эти записки слишком мозаичны. Сати Спивакова в основном предлагает свои соображения по поводу уже нарисованных культурой образов и некоторые детали встреч или не-встреч с ними знаменитой супружеской четы. Собственно, поэтому аудитория записок блестящей светской львицы и не кажется огромной -- те, кто не готов считать, что наизусть все знает об Альфреде Шнитке, Джесси Норман или Булате Окуджаве, о Собчаке или Шарон Стоун, не найдут в издании объемного о них материала. А те, кому все эти сильно разнообразные личности, напротив, хорошо известны и близки, могут быть не слишком заинтересованы в подробностях, скажем, не-встреч четы Спиваковых с одними или праздничных обедов с другими. Идеальным читателем записок кажется чем-то похожая на автора дама средних лет, с удовольствием читающая глянцевые, но респектабельные журналы, с уважением относящаяся к моде и искусству и к тому же информированная о них некоторым светским образом. То есть что-то слышавшая, скажем, о том, что между Спиваковым и Башметом был многолетний конфликт. В этом случае любопытство может быть удовлетворено изящными рассказами о том, как именно вела себя величественная Норман за обедом, как именно Башмет объяснял автору, что Шнитке совсем не может любить Спивакова, и как именно относится сам автор к пресловутому конфликту двух российских музыкантов -- с горечью и сожалением.

В этой книжке хорошо заметен очень своеобразный, располагающий тон -- это мягкая, кажущаяся интимной интонация, позволенная в светском общении. Подобной чередой изящных анекдотов, частностей, деталей, соображений о величии великих и низости низких (без уточнений, в духе «кто-то его сильно накрутил») вполне может быть пересыпана приятно ненавязчивая болтовня в каком-нибудь представительном светском обществе. В этом смысле записки Сати Спиваковой сделаны виртуозно. Самое изумительное в них -- вовсе не материал, а чувство меры, с которым автор комбинирует аптечно выверенные дозы нежнейшего трепета, толики светлейшего пафоса, чуточки не вполне публичной информации, щепотки теплой откровенности и крошечные, легкие, великолепно замаскированные уколы, без которых речи настоящих львиц непременно теряют свое обаяние.

Автор интригует: «Это моя первая книга. Не буду ни пугать, ни обнадеживать, но знаю -- не последняя. Не воспоминания, не итог. В ней -- НЕ ВСЕ и НЕ ВСЕ». После этого пассажа вкупе с тем, который объясняет, что некоторые имена здесь из-за чего-то вроде суеверия вообще не называются, читателю уже кажется необходимым не только вчитываться в строчки, но и вычитывать все самое любопытное между строк. Но эта искусно сконструированная интрига -- только дополнительная краска. Из-за нее многие несущественные частности книжки приобретают увлекательность, и следующей серии ждешь так, словно уже в этой что-то на самом деле произошло. Присмотришься -- ан, ничего такого. Но хочется еще: необязательной приятной болтовни, колкостей и пылкостей, листков семейного альбома, рассказов об обедах и завтраках, о том, как Джесси Норман запретила курить в БЗК, а Володя все-таки курил, или о том, кто был чьим первым мужем. Это ж не какая-нибудь там Санта Барбара. Это все красивые и убедительные люди. Так что и окружающие их мелочи приобретают мягкое изящество сей-сенагоновских красивых гор, скромных цветов, бумажных ширм и снежно-шелковых дворцовых церемониалов.