На рынке труда происходит резкое расслоение. Все заметнее, что появились выигравшие и проигравшие. Дело в том, что у одних категорий работников зарплаты растут, у других -- падают. К счастливцам относятся более молодые горожане, с хорошим образованием, работающие в частном секторе. К неудачникам -- все остальные.

Многое из того, что происходит сейчас на российском рынке труда, -- явление правильное и закономерное. Как и в других странах с переходной экономикой, доля занятого населения уменьшается (за последние несколько лет -- с 71 до 69 млн чел.). Растет неравенство в оплате труда. В одних отраслях избыток рабочих рук, в других -- дефицит. Страна узнала, что такое безработица.

Вообще-то сокращение занятости характерно для всей Восточной Европы. Где-то она резко падала, а затем медленно начинала расти вслед за ВВП (так было в Польше), где-то снижалась едва заметно, а затем темпы ее падения ускорялись (Чехия). В России в 1992 году среди населения в возрасте от 15 до72 лет доля занятых составляла 67%, в 1998-м -- 53%, к 2000-м -- 56%.

Лишние люди

Возникновение новых рабочих мест в России происходит медленнее, чем сокращение старых. Это основная причина безработицы. В 1992 году она составляла 4,7%, в 1998-м -- более 14%, в 1999-м -- более 12%, в 2001-м -- 9% экономически активного населения (в эту категорию входят и те, кто работает, и те, кто ищет работу). 9--10% (или свыше 7 млн чел). -- это не больше, чем в развитых странах, и несказанно меньше, чем предсказывали в начале 90-х. Тогда прогнозы были апокалиптические: обещали 30% безработных. В общем, исходили из опыта коллег по бывшему социалистическому лагерю. В Болгарии, Польше и Словакии в начале реформ безработица зашкаливала за 15--20%. В России не было ни таких подъемов, ни такой динамики. У нас безработица росла медленно и плавно.

Низкая квалификация, низкое образование, невостребованная отрасль или же регион, в котором развит только один вид промышленности, -- вот почва, на которой растет безработица. Среднестатистический безработный -- это гражданин среднего возраста со средним профессиональным образованием. Или молодой человек со свеженьким вузовским дипломом. Правда, для выпускника безработица -- временное явление. По всей Восточной Европе уровень безработицы среди людей с высшим образованием в 2,5--3 раза ниже среднего. В середине 2000 года в России только 3,5% безработных были бывшими руководителями органов власти и управления (мы берем последнее место работы), 11,8% -- специалистами, 10,7% -- служащими, 39,5% -- квалифицированными рабочими, 12,7% -- неквалифицированными рабочими.

Самое скверное -- это попасть в число так называемых хронически безработных, т.е. людей не работающих более года. Чем дольше человек «отдыхает», тем меньше вероятность, что он найдет новое место: безработный быстро теряет квалификацию, работодатель об этом знает. К сожалению, во всех странах Восточной Европы и СНГ доля хронически безработных растет. В Чехии это 28% всех безработных, на Украине -- 52%, в России -- около 33%.

Эксперты Всемирного банка, закончившие недавно исследование российского рынка труда, утверждают, что для оживления на этом рынке необходимо, чтобы темпы экономического роста в стране выросли до 5% в год и чтобы в авангарде этого роста был частный сектор. Сегодня темпы роста составляют 2,5%, и с малым бизнесом дело обстоит не очень хорошо. Как мы уже писали, в частном секторе России в 2000 году работали 22% занятых, тогда как в Польше уже в 1996 году эта цифра составляла 60% (данные Всемирного банка). Министр по антимонопольной политике РФ Илья Южанов недавно сообщил, что в малом бизнесе заняты 7,4 млн чел. Их вклад в ВВП, сказал Южанов, составляет 11%, тогда как в странах АТЭС в малом бизнесе работают от 30 до 40% жителей, а их вклад в ВВП колеблется между 30 и 60%.

Частный сектор

Когда российские социологи стали выяснять, как же десять лет назад повели себя наши граждане, столкнувшись, так сказать, с новыми экономическими реалиями, выяснилось, что львиная доля принялась экономить, продавать вещи или просить денег у родных. То есть повели себя пассивно. Только 20% выбрали активную политику: переучились, сменили работу или профессию, начали свое дело. Оказалось, что эта политика -- единственно правильная. Во всяком случае 94% тех, кто придерживался стратегии выживания, сами признали ее неэффективность. Вот и еще один аргумент в пользу инициативы и риска. Исследования показывают, что устойчиво выше черты бедности расположились семьи, в которых кормильцы работают на частных предприятиях. Ниже этой роковой черты -- те, кто трудится на государство.

Доля молодежи до 25 лет в частном секторе промышленности составляет почти четверть, а на государственных предприятиях -- только 6%. У молодежи, говорят исследователи, уже сформировалась установка на труд в частном секторе. Правда, это вызвано вовсе не идейными соображениями, а исключительно более высокими зарплатами. Выяснили это следующим образом: оказалось, что в семьях у тех, кто выбрал частный капитал, более сложное материальное положение (т.е. более низкий среднедушевой доход), к тому же большинство из них -- основные кормильцы. То ли это обстоятельство, то ли молодость позволяет им идти на риск: они готовы поступиться такими ценностями, как гарантии занятости, твердый заработок, спокойная работа. Треть из них готовы работать интенсивнее и дольше, чтобы получать больше денег. Дело в том, что 65% рабочих ЧП видят тесную связь своей зарплаты с их личным трудовым вкладом (а вот среди работников акционерных обществ эту связь почти никто не прослеживает).

Инициатива наказуема

Есть такое обидное расхожее мнение, что люди в России живут ленивые и что от этого так плохи у нас дороги, машины и прочее. Что, дескать, разруха в головах, а не где-нибудь еще. Но нет, в головах-то как раз все в порядке, о чем говорят данные исследования, проходившего несколько лет назад в России и в странах тогда еще «большой семерки». Оказалось, что в отношении к труду у россиян и жителей благополучной «большой семерки» очень много общего. На первое место по значимости и те и другие ставят хороший заработок (92% опрошенных в России и 75% -- за границей). На втором месте опять-таки и у тех и у других -- интересная работа (73 и 69% соответственно). На третьем -- соответствие работы способностям (56 и 61%). В таких вопросах, как большой отпуск (34 и 31%) и надежное место работы (67 и 63%), тоже, как видим, оценки почти совпадают. А дальше начинается стремительное и необъяснимое расхождение. Возможность проявить инициативу в России отметили только 29% опрошенных, а за рубежом -- 57%. Возможность чего-то достичь -- опять-таки 40 и 65%. Уважения, связанного с выполняемой работой, жаждут преимущественно в России (48 и 31%). А вот ответственная работа представляет ценность только для 25% россиян и для 65% иностранцев.

Ну, с зарплатой все понятно. Для большинства в России она единственный источник средств к существованию. У нас нет ни счета в банке, ни акций, ни недвижимости, нет и социальных гарантий. Лишившись работы, даже вполне благополучный гражданин имеет шанс понюхать, чем пахнет нищета. А наличие «ножниц» между уважением и ответственностью социолог Владимир Магун (Институт социологии РАН) объясняет тем, что люди готовы получать как бы дополнительное вознаграждение в виде уважения за их работу, а вот находиться под угрозой наказания (а это и есть ответственность) -- нет, не готовы. В странах «семерки», пишет он, обратное положение.

А инициатива и достижения представляют интерес для столь низкой доли опрошенных из-за того, что у нас вообще низкая ценность продвижения или «дефицит достижительных ценностей». К сожалению, сказать, почему это так, наука пока может. Остается гадать: то ли это наследие еще советской эпохи с ее рефреном «инициатива наказуема», то ли наши люди уже за годы реформ поняли, что ответственность и самостоятельность могут обойтись слишком дорого.«Лучшая защита от безработицы -- образование»

Директор Центра трудовых исследований Высшей школы экономики Владимир ГИМПЕЛЬСОН рассказывает корреспонденту газеты «Время новостей» Анастасии НАРЫШКИНОЙ, что было и что будет на рынке труда.

-- Владимир Ефимович, о рынке труда, как и о прочих важных сферах нашей жизни, наверняка распространяются всякие мифы. Давайте начнем разговор с их разоблачения. Какие из них самые... мифические?

-- Ну, их много. Есть, например, такой миф, что российский работник абсолютно немобилен, неподвижен, привязан к своему рабочему месту, что это индустриальный крепостной, который не допускает даже мысли о смене работодателя. Это миф, который полностью опровергается статистикой. Есть другой миф, что доля оплаты труда в нашем ВВП (ВВП -- стоимость произведенной в стране продукции и услуг. -- Ред.) очень низкая. На самом деле сравнительно с другими странами она достаточно высокая. В США она несколько выше, чем у нас, но в Западной Европе примерно такая же. В Южной Корее, Мексике или Турции заметно ниже.

-- Что это значит?

-- Популярные рассуждения о том, что нужно радикально перераспределить ВВП в пользу работников, ни на чем не основаны. У нас возможности для такого перераспределения очень ограниченны.

Можно привести еще миф о том, что у нас очень высокая безработица. Учитывая, какое у нас за годы реформ произошло снижение ВВП, учитывая, какая структура была у нашей экономики десять лет назад, естественно было ожидать, что безработица будет значительно выше. Сравним наши 8--10% с 17% безработицы в Польше, экономика которой вот уже сколько лет на подъеме. В богатых Германии или Франции безработица также несколько выше, чем у нас.

-- В чем специфика нашего рынка труда по сравнению с другими странами с переходной экономикой?

-- Специфика нашего рынка труда стала проявляться в самом начале 90-х. В западных экономиках заработная плата никогда не идет вниз. Если мы посмотрим, что происходило в Америке или в Великобритании в годы Великой депрессии в начале 30-х, мы увидим, что выросла безработица и упала занятость, но заработная плата никогда не сокращалась. То есть те, кто сохраняет свою занятость, ничего не теряют. Вся тяжесть кризиса ложится в основном на тех, кто теряет работу. Есть много объяснений того факта, что заработная плата не идет вниз, но он сам -- это аксиома теории рынка труда. Так вот, в России все было наоборот. Именно заработная плата и стала механизмом адаптации, а занятость снижалась крайне медленно и незначительно по сравнению с падением ВВП и промышленного производства.

-- То есть проблема была как бы размазана...

-- ...Между теми, кто оказался без работы, и теми, кто ее сохранил. Мы увидели, что работающие, здоровые, квалифицированные, образованные люди, которые занимаются не самым последним делом -- лечат людей, учат детей, занимаются наукой, строят самолеты, -- в общем нищие. Это трудно понять. Но это и стало российской спецификой. Почему наш рынок труда «работает» именно так, есть очень много разных причин -- они прежде всего институциональные, но также политические и отчасти социально-культурные.

-- Это как с «Москвичом» -- надо бы закрыть, конечно, но куда ж они все денутся...

-- Ну да, сохраняются возможности для существования предприятия, которое уже ничего не производит. Безжалостная рука рынка не действует, а власти боятся массовых увольнений. В итоге -- ни настоящей работы, ни безработицы. Вся система стимулировала, чтобы ничего не происходило, чтобы не было массовых банкротств, чтобы люди в массовом порядке не уходили.

-- А может, был некий тайный запрет сверху закрывать большие предприятия?

-- Я про такие запреты ничего не знаю. Но был целый набор факторов. Например, был КЗоТ, который запрещал массовые увольнения без разрешения профсоюзов. Ясно, что профсоюзы не были склонны давать свое согласие на увольнения. Была и экономическая логика -- если вы увольняете людей, вы должны им несколько месяцев платить выходное пособие, за несколько месяцев предупредить.

-- И оказалось, что проще так срезать зарплату, чтобы работник или сам ушел, или только числился.

-- Проще и дешевле. Кроме того, если все время кричать «безработица, безработица», то пусть даже ее нет, человек начинает ее бояться. И он соглашается работать за ползарплаты. И те, кто кричит, что у нас очень большая безработица, а завтра она будет еще больше, тем самым пытаясь давить на правительство, убеждают своих сторонников работать за половинные зарплаты. Я остаюсь на своем месте за гроши, я становлюсь бедным, но я не увеличиваю безработицу. Занятость остается высокой, безработица низкой, при этом значительная часть занятых -- бедные.

-- Для безработицы в России характерны перекосы -- отраслевые, региональные.

-- Мы унаследовали от Советского Союза очень большие межрегиональные различия в экономическом развитии, а в постсоветское время они стали еще больше. Есть регионы, которые получили в наследство нефте- или газодобычу, есть крупные индустриальные центры -- тут ситуация одна. А полуаграрные регионы, с депрессивными отраслями (легкая промышленность, предприятия ВПК), регионы без крупных городов, в которых всегда жизнь бурлит и всегда найдется занятие... Огромная страна, огромная протяженность. Если у вас есть производство, скажем, на Дальнем Востоке или в Сибири и вы везете туда комплектующие из Москвы, то оно становится совершенно неэффективным и обречено. А поскольку очень многие решения по размещению производительных сил в советские времена принимались исходя из соображений внеэкономических, это все досталось нам в наследство. Добавились энергетические и транспортные тарифы, открылись рынки -- выяснилось, что Китай под боком и что на Дальний Восток выгоднее везти товар из Австралии, чем отсюда... Плюс не всегда умная и дальновидная политика местных властей. И вот есть регионы, где безработицы практически нет, как в Москве, а есть регионы абсолютно аховые.

-- А где же, простите, граждане с их частной инициативой? Где малый бизнес, почему с ним все так жидко?

-- Тут тоже существуют огромные различия между регионами. В Москве его относительно много, и доля доходов местного бюджета от малого бизнеса относительно высока. А возьмите какую-нибудь отдаленную от Москвы область -- и увидите огромную разницу. Малого бизнеса там почти нет, и он не создает новые рабочие места. Здесь очень многое зависит от местных властей. Если они смотрят на малый бизнес как на дойную корову или потенциального преступника, он не будет расти, даже при крайне низких налогах.

-- В других странах, как я читала, роль малого бизнеса очень велика.

-- Это характерно практически для всех развитых стран. Возьмем США с их гигантами «Дженерал Моторс», «Майкрософт», «Дженерал Электрик» -- значительное число людей работает на малый бизнес. Мы унаследовали другую структуру от советской плановой экономики, а дальше вот этот перекос начинает работать сам по себе. С одной стороны, он означает, что существуют большие ниши для малого бизнеса, а с другой -- местный руководитель, под которым находится какой-нибудь промышленный гигант, отнюдь не заинтересован в развитии малого бизнеса.

-- А почему?

-- Здесь также комплекс причин. Малый бизнес будет перетаскивать людей с крупных предприятий. В каком-то смысле он становится конкурентом этих предприятий. К тому же малый бизнес часто находится на грани с неформальной экономикой, с него труднее брать налоги. Поэтому гораздо удобнее для местных властей иметь дело с одним каким-то гигантом, большим предприятием, относительно прозрачным для налогов.

-- И с одним олигархом...

-- С которым договориться гораздо проще, чем ходить и договариваться с этими «лавочниками»... В результате по разным причинам политика создания условий для развития малого бизнеса и создания новых рабочих мест не работает. Вместо этого имеет место политика поддержки старых рабочих мест. Они в значительной степени противоречат друг другу -- либо мы поддерживаем старое, либо создаем условия для нового. Ну и много других причин -- налоговые проблемы, дорогой и недоступный кредит, многочисленные административные барьеры, рэкет бандитский и государственный рэкет -- много разных рисков и барьеров. А понятно, что первыми идут в это дело самые активные. И после того, как они один и второй раз получат по рукам, а третий раз -- по голове, у них желание заниматься этим исчезает. Остальные это видят. То есть вместо того, чтобы удачный опыт пионеров малого бизнеса стимулировал других продолжать, неудачный опыт отбивает охоту у всех остальных.

-- В советское время рабочие руки распределялись между сельским хозяйством, промышленностью и сферой услуг совсем не в такой пропорции, как это было, скажем, в США. То есть сферы услуг почти не было, а в экстенсивном сельском хозяйстве работало слишком много народу. Как обстоит с этим дело сейчас?

-- Происходят удивительные вещи. За десять лет российская экономика изменилась кардинально. В начале 90-х в промышленности, строительстве и сельском хозяйстве работала подавляющая часть населения, а в секторе услуг у нас работало чуть больше 40%. Это было существенно ниже, чем в развитых экономических странах. Сегодня в секторе услуг у нас занято около 60%, что меньше, чем в наиболее развитых западных странах, но больше, чем в Польше или Венгрии. За десять лет наша экономика превратилась в экономику услуг, а это уже совершенно другое. Эти изменения имеют и экономические, и политические последствия. Например, становится понятно, что как бы успешно ни развивалась промышленность, основной работодатель и кормилец для большинства населения -- это сектор услуг.

-- А какие же здесь политические последствия?

-- Крупная промышленность исторически всегда была вотчиной профсоюзов, тогда как в секторе услуг -- я не говорю об образовании и здравоохранении -- профсоюзов практически нет. Это означает, что профсоюзы объективно обречены на потерю своей позиции. В силу структурных сдвигов в экономике для них просто становится меньше места. Это происходило и происходит во всем мире. К тому же если я напрямую связан с клиентом, я лучше ощущаю, что мой заработок зависит от клиента, а не только от моих возможностей давить на работодателя. И тогда я лучше понимаю, что возможно в области заработной платы и что нет.

-- Это правда, что люди с высшим образованием находятся в более выгодных условиях, что они реже теряют работу?

-- В условиях рыночной экономики лучшая защита от безработицы -- это образование. Конечно, это не означает, что его наличие гарантирует работу. Но страшна ведь не потеря работы, страшна опасность не найти новую. А если люди с высшим образованием теряют работу, они, как правило, быстро находят новую. Это есть во всех странах с переходной экономикой. Второе -- то, что экономисты называют «отдачей на образование». В советские времена она была очень маленькой. Если нарисовать график, где по вертикали будет заработная плата, по горизонтали -- количество лет обучения, то в советское время это была прямая линия. То есть образование растет, а зарплата -- только чуть-чуть. В рыночных экономиках другая вещь: рост образования ведет к росту заработной платы. Конечно, избыток образования уже не дает этого эффекта. Например, если вы вместо одного высшего получили пять, то, может быть, три будут оплачиваться, а четвертое-пятое -- нет.

-- Значит, главное -- не переучиться.

-- Да. Так вот я говорю о тенденции -- образование в нашей стране стало давать экономическую отдачу. Для кого-то сумасшедшую, для кого-то умеренную. Конечно, бывают и самые образованные люди, которые не находят себя в этой жизни. Кроме образования есть еще много качеств. Однако смотрите на поведение молодежи, смотрите, как все хотят учиться и как растет конкурс в вузы.

-- Владимир Ефимович, как будет развиваться наш рынок труда?

-- Все будет относительно хорошо. Я не думаю, что безработица может радикально возрасти. Никакие события типа вступления в ВТО или продолжающейся реструктуризации экономики не приведут к резкому всплеску безработицы. Да, она может подскочить в отдельных областях или местностях, но в целом по стране этого не произойдет. В будущем же нам может грозить совершенно другая проблема: просто некому будет работать. У нас неблагоприятные демографические тенденции, численность населения будет сокращаться. А вовлеченность людей в экономику и так очень высокая, и больше расти она не может. Это означает, что уже в этом десятилетии начнется сокращение экономически активного населения. То есть потенциальная численность рабочей силы -- тех, кто работает, и тех, кто хотел бы работать, -- начнет снижаться. И тут возникают очень большие политические проблемы, потому что решения два, и оба политически крайне сложные. Одно -- это стимулировать миграцию внутрь страны, а второе -- повысить пенсионный возраст. Вот это один вызов. Другой вызов, очень серьезный, связан с нашей моделью рынка. У нас сохраняется достаточно жесткое трудовое законодательство, которое безобразно соблюдается. Только несоблюдение законов делает рынок труда достаточно гибким -- в общем эта ситуация ненормальна. Нельзя жить в условиях массового несоблюдения законодательства. Законы должны стать мягче, либеральнее, но выполняться они должны неотвратимо. Как законы сделать мягче, вы можете себе представить, а как заставить наших людей их выполнять...

-- Вот этого представить не могу.