Мартин Гилман, проработавший последние четыре года представителем Международного валютного фонда в России, оставил должность. Своими впечатлениями от работы в Москве и оценками ситуации в российской экономике г-н ГИЛМАН поделился с обозревателем газеты "Время новостей" Андреем ДЕНИСОВЫМ.

-- Каков ваш нынешний статус в Фонде и с чем связаны планы будущей деятельности?

-- Мое положение в определенном смысле уникально. На протяжении почти восьми лет я работал в высшем звене группы экспертов МВФ по России. По стандартам Фонда это необычайно долгий период, но эти годы были для России чрезвычайно важными и интересными. Сейчас МВФ предоставил мне возможность академического отпуска. С 1 марта я буду преподавать в Высшей школе экономики и одновременно работать над исследованием проблем, которые стояли на повестке дня переговоров России и Фонда на протяжении последнего десятилетия. Может быть, получится книга.

-- Если с высоты вашего опыта подытожить десятилетие реформ, что бы вы отнесли к успехам России?

-- Я начну издалека. В мире сложилась тенденция рассматривать события в России в неких экстремальных оценках. К примеру, дважды -- накануне чеченской войны в 1994 году и летом 1997 года -- складывалось общее впечатление, что вот-вот наступит экономический бум. Затем наступала противоположная крайность, когда формировалось совершенно пессимистичное мнение в отношении прогнозов экономического развития России. И сейчас на Западе преобладает более-менее скептичное мнениие в отношении России. Но лично мне кажется, что при наступлении определенных обстоятельств в недалеком будущем эти настроения могут снова смениться бурным оптимизмом.

Чтобы верно оценить сделанное, важно вспомнить, в каких условиях развивалась экономика. В начале 90-х годов, после распада СССР и системы экономической интеграции внутри самого Советского Союза и прилегавших к нему стран соцлагеря было чрезвычайно тяжело достичь быстрых радикальных изменений -- ни у кого не было какого-то разработанного плана, карты, по которой можно было бы следовать. Неизбежно возникали ошибки.

Но тем не менее сегодня можно сказать, что Россия является страной с более или менее рыночной экономикой. Важно принимать во внимание и те сценарии, которых Россия избежала. Я думаю, что один из альтернативных путей, по которому страна могла бы пойти и не пошла (я не говорю, что это самый худший вариант), -- это создание экономического и политического режима по примеру Белоруссии. Поэтому российским властям, я полагаю, следует отдать должное за то, чего они добились, тем более, что достижения сделаны на фоне сложных экономических условий. И надо отметить, что эти сложности были гораздо более серьезны, чем Фонд представлял себе в начале и середине 90-х годов, когда программы сотрудничества с российским правительством только намечались.

Но в то же время хотел бы заметить следующее. Мы в МВФ подчас хотим, чтобы экономические реформы шли более быстрыми темпами и более радикально. Но мы настаиваем на этом не потому, что считаем это легким делом, а потому, что реформы легче проводить в благоприятной внешней среде, а не тогда, когда экономическая конъюнктура ухудшится.

-- Вы сказали, что при определенных обстоятельствах Запад снова поверит в Россию. Что для этого нужно?

-- Я имею в виду те успехи, которых российские власти могли бы достичь в течение ближайших одного-двух лет в проведении основополагающих реформ. Прежде всего это создание стабильной налоговой системы, реформа судебной власти, которая предусматривала бы эффективный судебный контроль за выполнением контрактных обязательств, это реформа банковской системы, которая обеспечила бы защиту банковских вкладов и стимулировала бы спрос на рубли и вклады в рублях. Эти и некоторые другие меры в совокупности позволили бы укрепить доверие населения к национальной валюте и к национальной экономике, привели бы к созданию благоприятных условий для инвестиционного бума и созданию предпосылок для дальнейшего устойчивого экономического роста.

Конечно, для достижения успехов нужна и благоприятная конъюнктура на развивающихся рынках, и соответствующее состояние экономик стран «большой семерки». Но у российских властей более чем достаточно задач, решить которые необходимо именно собственными силами. Главное -- чтобы те меры экономической политики, которые мы вместе формулируем, смогли убедить простых людей в том, что очень хорошо получать зарплату в рублях, а затем класть их на рублевый депозит в российском банке или вкладывать в российские ценные бумаги или другие активы. До тех пор пока действия властей не смогут убедить рядовых граждан, результата не будет.

Хотел бы подчеркнуть: нынешний состав правительства изо всех сил старается найти ответы на стоящие перед ним вопросы и реализовать свою программу. И если я акцентирую внимание на том, что многое уже сделано, то мой преемник в должности главы представительства МВФ в Москве Пол Томсен, наверное, сказал бы, что России еще очень много предстоит сделать.

-- Скептическое отношение к российским реформам, о котором вы говорили, трудно назвать необоснованным. Ведь структурные преобразования во многих сферах буксуют или еще даже не начаты, а сегодняшняя экономическая стабильность была бы невозможна без подъема мировых цен на нефть. Чтобы оценить последовательность и эффективность политики за все прошедшие годы, достаточно вспомнить лишь тот факт, что Россия только однажды успешно выполнила соглашение с МВФ -- это была 12-месячная программа, утвержденная в 1995 году. Как вы объясняете самому себе то, что ожидания не оправдались?

-- Оглядываясь назад, должен сказать, что роль МВФ в реализации экономической политики всегда была достаточно ограниченной. Что касается разработки программ, обсуждения мер в области макроэкономики, денежно-кредитной политики, налогово-бюджетной политики, здесь роль МВФ была значительной в том смысле, что Фонд помог российским властям понять, какие именно нужно делать шаги. Но существовал большой разрыв между тем, что было зафиксировано на бумаге, под чем подписывались власти и что они сами считали правильным и нужным, и практической реализацией.

Мы много раз договаривались о правильных, адекватных мерах, но на деле оказывалось, что реализовать их невозможно. Вот лишь один пример. В сентябре 1996 года сбор налогов в денежной форме упал до рекордно низкой отметки -- чуть более 5% ВВП, поступлений едва хватало на покрытие заработной платы в бюджетной сфере. Это как раз был период начала трехлетней программы расширенного финансирования, которая предполагала целый ряд мер, направленных на увеличение уплаты налогов в денежной форме. Но оказалось, что сборы упали еще ниже. В октябре правительство создало ВЧК. Это был чрезвычайный и скорее политический шаг, нацеленный на крупных неплательщиков. Однако факт остается фактом: и эта мера не сработала.

На самом деле это та область, где я не чувствую себя компетентным ни в человеческом, ни в профессиональном плане. С одной стороны, я понимаю, что существуют определенные политические условия, которые осложняют реализацию конкретных мер для руководства страны. Но я работал во многих странах, и не могу понять: проблемы это общие, но почему именно в России они приобретают экзотически непреодолимый характер, почему именно в России так трудно реализовать меры, в необходимости которых все согласны? Это непонятно тем более, что никогда в истории взаимоотношений МВФ и России (за исключением, конечно, нашего опыта общения с г-ном Маслюковым) не было расхождений в идеологии экономической политики. Россия, в отличие от многих других стран, является хорошим примером согласованности подходов властей и МВФ к решению экономических проблем.

-- После кризиса много говорилось об ошибках в российской политике Фонда. Правда, в этих разговорах было слишком много политики: в России его винили за излишнюю строгость, на Западе -- за излишнюю мягкость по отношению к ней...

-- Я думаю, имея на руках вполне конкретную информацию от российских властей, мы делали правильные выводы и принимали правильные решения. Но оглядываясь назад, можно сказать: имея более достоверную информацию, возможно, мы принимали бы иные, более качественные решения. Должен признать, что в 1997-м -- начале 1998 года мы недооценили, как сложно будет правительству реализовать на практике новую бюджетную концепцию. Ведь кризис 1998 года -- это не классический кризис по сценарию разрыва в платежном балансе, а кризис доверия к правительству, которое больше не могло себя финансировать путем выпуска финансовых обязательств. И именно на этом положении основано второе наше ошибочное суждение. По мере того как приближалось лето 1998 года, мы не в полной мере смогли оценить то негативное отношение, я бы сказал, даже враждебность, которое испытывали мировые рынки по отношению к России.

-- Российские чиновники утверждают, что в критический момент накануне 17 августа МВФ не занял четкой позиции по вопросу о девальвации рубля, и это тоже повлияло на качество решений правительства и их последствия.

-- Это очень сложный вопрос, на который я попытаюсь ответить в моей будущей книге. Могу только сказать, что необходимость введения свободного курса рубля была очевидна и для нас, и, в конце концов, для правительства. Было очевидно и то, что при грамотных действиях оглушительного обвала можно было избежать. Нечаянное заявление г-на Ельцина 14 августа в одной из поездок по стране о том, что девальвации не будет, безусловно, осложнило положение правительства, и без того не обладавшего достаточным политическим весом.

-- Какие переговоры с российскими властями за все эти годы вам запомнились как самые трудные?

-- Я бы выделил по крайней мере три периода, когда нам было чрезвычайно сложно найти общий язык. Первый из них приходится на осень 1994 года. К тому времени созрело разочарование в результатах экономических преобразований в России, которое адресовалось к первоначальной программе реформ -- либерализации цен, валютного рынка и процентных ставок. Предполагалось, что как только программа будет выполнена, она послужит толчком для дальнейшего экономического роста и, как в Польше, все само встанет на «правильные» рельсы. В сентябре 1994 года российские власти впервые поставили под сомнение правильность выбранной Фондом стратегии для России, и между нами возникли первые трения.

Второй момент приходится на весну 1998 года, когда Фонд был намного больше озабочен влиянием мирового финансового кризиса на экономику России, чем сами власти.

И, наконец, третий период начался поздней осенью 1998 года, когда в руководстве страны оказались гг. Примаков и Маслюков.

-- Чем вы объясняете отсутствие прогресса на переговорах в последние несколько месяцев? Казалось бы, в России настала политическая и экономическая стабильность, появилась «амбициозная», как ее называли и в МВФ, экономическая программа -- никаких препятствий для достижения договоренностей. Но на вопрос, нужно ли соглашение с Фондом, в правительстве пожимают плечами...

-- Не думаю, что главной причиной были разногласия. Мне кажется, до позднего лета 2000 года правительство само не было достаточно организованным и не до конца понимало, в каком направлении двигаться, какую стратегию вырабатывать. Первой миссией после всех событий, связанных с выборами, формированием правительства и программы, была, по сути, миссия в ноябре, и тогда нам удалось достичь довольно большого прогресса в переговорах. Но нужно помнить, что сейчас не финансовый кризис, что экономика достаточно хорошо развивается, и на тот момент у правительства не было жесткой необходимости незамедлительно согласовывать программу. Я помню, как еще год назад г-н Касьянов говорил, что не хочет повторять ошибки своих предшественников, которые брали на себя очень много таких обязательств, которые они не могли выполнить.

-- Но если экономическая стабильность будет сохраняться, то есть шанс, что правительство так и не соберется достичь соглашения с МВФ?

-- Наверное, есть такой шанс. Действительно, если цены на нефть будут оставаться на высоком уровне и экономика будет достаточно устойчива, то России, возможно, и не будет нужна финансовая программа с Фондом. Как Польше или Чехии, которые, несмотря на свое участие в Фонде, не имеют финансовой программы с ним. Но все-таки, я думаю, точка зрения правительства верна: несмотря на экономические успехи, в ближайшие два-три года у страны могут возникнуть финансовые трудности.

Алексей Можин, исполнительный директор МВФ от России:

-- На всем протяжении сотрудничества МВФ и России Фонд выступал в двух качествах -- строгого кредитора и доверительного консультанта. Мартин Гилман запомнился не одному поколению российских руководителей именно во втором качестве. Наряду с высоким профессионализмом его всегда отличали доброжелательность, искреннее желание помочь, и именно благодаря этому он пользовался доверием многих российских руководителей -- очень разных людей.

Я знаю, что, оставив должность главы представительства МВФ, Мартин не покидает Москву. И что касается лично меня, то я, высоко ценя его компетентность и профессиональный анализ, твердо рассчитываю на продолжение нашего сотрудничества.

Мартин Гилман работает в МВФ с 1981 г. До июня 1993 г. -- сотрудник управления по разработке и анализу политики в штаб-квартире МВФ в Вашингтоне, затем -- в российской команде Фонда. В этом качестве участвовал в работе 60 миссий. С ноября 1996 г. живет в Москве, с февраля 1997 г. по февраль 2001 г. -- руководитель постоянного представительства МВФ в России.

До работы в МВФ закончил Вортон-скул (университет Пенсильвании), Университет политических наук в Париже, Международный экономический институт в Болонье, защитил диссертацию «Международные потоки капитала» в Лондонской школе экономики, с 1975 г. работал в Организации экономического сотрудничества и развития в Париже.

Гражданин США. Женат на русской, имеет двоих детей.