В конкурсной программе Берлинале не было российских фильмов: «Нежный возраст» Сергея Соловьева и «Телец» Александра Сокурова активно не понравились организаторам. Но одно вакантное место для фильма русского режиссера все-таки было. Увы, «Второстепенные люди» Киры Муратовой были закончены слишком поздно, чтобы попасть в конкурс, и поэтому фильм пришлось показать в «Панораме». Копия прибыла в Берлин накануне завершения фестиваля. Переводить Муратову на иностранный язык -- неблагодарная задача, а уж сделать это сходу, как попытался немецкий переводчик, вообще невозможно. Так что для зрителей, не знающих русского, фильм в Берлине был загублен. Но несмотря на неблагоприятные обстоятельства, премьера «Второстепенных людей» -- это событие и для нашего кино (хотя фильм и снят на Украине, на тамошние деньги), и для самого Берлинского кинофестиваля, где Муратова всегда была фаворитом.

Вершиной карьеры Муратовой был «Астенический синдром», получивший в Берлине «Серебряного медведя» в 1990 году. Ее следующие фильмы - «Чувствительный милиционер», «Увлечения», «Три истории» - уже не казались таким убедительным свидетельством о времени -- все больше кино Муратовой было о себе, о своем, мягко говоря, непростом отношении к жизни. Но в этом спаде было свое упорство, своя последовательность, свое мрачное величие. Его итогом и стали «Второстепенные люди» - фильм тягостный и, может быть, уступающий ее лучшим работам, но, несомненно, значительный. Фильм, от которого нельзя отмахнуться.

Участковый врач (Сергей Четвертков) навещает смертельно больную пациентку в одном из коттеджей свежеотстроенного новорусского (новоукраинского?) поселка. На обратном пути ему встречается женщина по имени Вера (Наталья Бузько), умоляющая о помощи -- ее пьяный любовник (Николай Саднев) намеревается поджечь дом. Доктор неохотно позволяет затащить себя на место скандала, почти случайно толкает невменяемого дебошира -- и с удивлением убеждается, что пульс у него не прощупывается. Вот и условие задачи: двое людей и один труп, от которого надо как-то избавиться.

Во «Второстепенных людях» по-прежнему попадаются блестки муратовского черного юмора. Вот доктор и Вера тащат труп, на всякий случай изображая, будто ведут домой пьяного. Навстречу им попадаются два милиционера, на плечах у которых в бессознательном состоянии висит настоящий, живой алкаш. Проводив глазами троицу, один из милиционеров говорит другому: «Наш легче. Только ноги подгибает. Специально».

Но в целом «Второстепенные люди» куда более пессимистичны и однотонны, чем тот же «Астенический синдром». В своих последних картинах Муратова повторяет одно и то же. Повторяет до тупости, до одурения, все однообразнее и примитивнее -- до того, что местами «Второстепенные люди» начинают напоминать наивную студенческую работу. Но Муратову, похоже, это волнует меньше всего. Ей важно сказать, выкрикнуть, вбить в головы: «Никто никого не любит. Мы все умрем». И голос ее звучит все настойчивее, превращаясь в итоге в какое-то ритуальное заклинание, самосбывающееся пророчество. Ей не нужны профессиональные актеры, ей почти не нужна закадровая музыка -- даже финальные аскетичные титры проходят по экраны в полной тишине.

Во «Второстепенных людях» много штампов -- пародийное лицо кавказской национальности (Жан Даниэль), костюмированный Наполеон, возглавляющий во время прогулки колонну пациентов сумасшедшего дома. Но Муратова не считает нужным мыслить эстетическими категориями, и поэтому штампы для нее -- это не просто банальность, клише. С точки зрения ее суровой этики, штампы -- это своего рода обезболивающее средство, наш способ привыкнуть к чудовищной действительности. Поэтому ее задача -- довести штамп до крайности, до абсурда. Например, швырнуть нам в лицо кадры собачек, ожидающих смерти на живодерне («Астенический синдроме»). Или показать чудовищную, почти зоофильскую сцену, в которой хозяин целует взасос свою любимую обезьяну, как она это делает во «Второстепенных людях». И тогда-то штамп треснет, и действительность нанесет нам сокрушительный удар, тем более болезненный, что под треснувшей корой расхожих представлений и образов душа оказывается совсем незащищенной, уязвимой, неподготовленной.

Одна из основных тем Муратовой - крушение «школьной», поверхностной культуры, призванной спрятать от нас бездну безумия и абсурда. Отсюда и разбросанные по ее фильмам обломки хрестоматийных стихотворений, польки Штрауса, песенки, которые, кажется, не исполняются нигде, кроме как на уроке пения. Отсюда и постоянные повторы реплик, и приподнято-идиотический тон, свойственный персонажам. В сущности, это речь учителя, который объясняет что-то важное умственно отсталому ребенку.

Это уже почти не кино, а жестокий эксперимент над зрителем и над собой, который невозможно оценить как «хороший» или «плохой» фильм. Можно только вызваться добровольцем и пережить в зале кинотеатра весь ужас безнадежности и отчаяния, который окончательно воцарился в кинематографической вселенной Муратовой.