Бывший советский резидент в ГДР, ставший впоследствии президентом России, вошел вчера в здание Рейхстага в Берлине, прошел через холл, стены которого испещрены автографами, оставленными советскими солдатами, побывавших в Берлине в 1945 году, поднялся на трибуну Бундестага и произнес получасовую речь на языке, как он сам выразился, «Шиллера, Гете и Канта» -- о новых принципах мироустройства. Рейхстаг не то чтобы пал -- он растаял. Депутаты Бундестага назвали речь «исторической», член действующего кабинета министров объявил выступление «психологическим прорывом», а Путина «человеком Европы».

Без ужимок и прыжков, характерных для российского МИДа, без кодовых дипломатических сигналов Путин - в первый раз за его насыщенную публичными выступлениями президентскую карьеру - сказал правду, как он ее понимает: «Никто не ставит под сомнение высокую ценность отношений Европы с Соединенными Штатами. Просто я придерживаюсь мнения, что Европа твердо и надолго укрепит свою репутацию мощного и действительно самостоятельного центра мировой политики, если она сможет объединить собственные возможности с возможностями российскими - людскими, территориальными и природными ресурсами, с экономическим, культурным и оборонным потенциалом России».

Затем Путин замахнулся на святое: «Не могу не упомянуть о катастрофе, произошедшей 11 сентября в Соединенных Штатах. Люди во всем мире задаются вопросом как такое могло случиться и кто в этом повинен. Я отвечу вам на эти вопросы. Думаю, мы все виноваты в случившимся. И прежде всего мы -- политики, которым простые граждане наших государств доверили свою безопасность. И это происходит прежде всего потому, что мы до сих пор не смогли распознать те изменения, которые произошли в нашем мире за последние 10 лет. Мы по-прежнему живем в старой системе ценностей -- говорим о партнерстве, но на деле и до сей поры так и не научились доверять друг другу. Несмотря на множество сладкоголосых речей, мы по-прежнему в тайне противимся друг другу».

Владимир Путин особо подчеркнул, что не верит в теорию «войны цивилизаций», а напротив считает, что только мусульманская цивилизация может избавить мир от порожденных ею мутантов.

Однако главным, что Путин осмелился произнести с трибуны Бундестага, был тезис, подрывающей основы современной политкорректной мировой дипломатии: «Сначала нам нужно договориться по основополагающему вопросу: мы не должны боятся называть вещи своими именами. И чрезвычайно важно осознать, что злодеяния не могут служить достижению политических целей, как бы благородно эти цели не выглядели». Понятно, что президент России таким образом сообщил президенту США: в Кремле знают, что американцы ненадолго придут в Афганистан бороться с терроризмом, а останутся там навсегда делить нефтяной и оружейный рынки мира, и считают, что это нехорошо, но не потому, что нас обскачут, а потому что не спортивно -- когда мир в опасности. Отвергнуть предложения, с которыми выступил вчера Владимир Путин, публично решиться разве что безумец. Вопрос лишь в том, готовы ли «партнеры» работать с Россией на том уровне «искренности» (насколько вообще уместно употреблять это слово в большой политике), который проявил вчера Путин. «Чего нам не хватает для эффективного сотрудничества?» -- спросил Путин у немецких депутатов. И сам на него ответил. «Создаваемые до сих пор, органы координирующие безопасность не дают России возможность участвовать в принятии решений. Сегодня многие решения принимаются без нас, а от нас требуют к ним присоединятся или их одобрить. Разве это партнерство?». И дальше: «Готовность пойти на компромисс -- это сложное делотрудная задача, но именно европейцы первыми пришли к пониманию того, насколько важно искать консенсусные решения, преодолевая национальный эгоизм».

В стране Шиллера, Гете и Канта, равно как и в прочих Европейских краях реакция на речь российского президента будет, по-видимому, восторженно-испуганной: в том смысле, что вроде прав, но зачем же стулья ломать. Реакция одного из главных адресатов этой речи -- США -- скорее всего будет скептически оборонительной, поскольку до сих пор ничто в поведении травмированной сверхдержавы не указывало готовность отказаться от стереотипов и амбиций. Однако слова произнесены. Говорить о доверии, как и о любви, -- дело неблагодарное. Либо оно есть, либо его нет. Насколько мир готов к столь интимному разговору, пока не ясно. Нет также никаких гарантий, что Путин, который, в нарушение протокола, начал этот разговор, имеет в виду именно доверие, а не передел политических и экономических рынков. Ответ на этот вопрос лежал бы, скорей, в области политического психоанализа, если бы таковой существовал: что сильнее в отношении геополитических субъектов -- жадность или инстинкт самосохранения? Путин, во всяком случае начал дискуссию на высокой ноте.

Что касается конкретных политических выгод, то в ходе визита в Германию российский президент, кажется, получил все, на что мог рассчитывать. По видимому, не в последнюю очередь благодаря тому, что с самого 11 сентября Путин успешно удерживался от возгласа: «Я же вас предупреждал!», а потому, благодарные люди отдали ему должное сами. Канцлер Шредер после первого раунда своих переговоров с Путиным заявил: «Международная безопасность, борьба с глобальными угрозами возможна только по линии честного сотрудничества России. Я думаю, теперь это всем стало ясно. Даже тем, кто до сих пор об этом не знал».

В практической плоскости, это заявление отражает две важные позиции, которые любезно расшифровал сам Шредер. Во-первых, вопрос о расширении НАТО. «Если из этого сотрудничества получится что-то большее, -- пообещал Шредер, -- то Германия будет последней страной, которая будет возражать». Наконец, во-вторых -- отношения Запада к Чеченской войне, ахиллесовой пяте «нового человека Европы». Канцлер ФРГ заявил вчера следующее: «Со стороны мирового сообщества есть необходимость прийти к несколько дифференцированной оценке событий в Чечне, и я думаю, к этому всё идет». То есть ахиллесова пята вот-вот затянется нечувствительной шкуркой нового прагматизма. В том смысле, что пришла беда -- отворяй ворота: есть ли смысл говорить о Чечне, судьба которой не интересует ни одного европейца или американца, когда «мир стал другим»?