Роман Алана Черчесова "Венок на могилу ветра" (СПб., "Лимбус Пресс", серия "Мастер") читать трудно. Особенно поначалу, когда действие движется медленно, развернутые пейзажные описания перемежаются загадочными диалогами, характеры персонажей прячутся в мареве недомолвок. Читатель, даже почувствовавший магическую власть черчесовского ритма, даже пленившийся его «плотским» слогом (а все это ощутимо на первых же страницах), задумывается: "Можно ли выдержать пятьсот с лишком страниц такого повествования -- неспешного, вязкого, требующего постоянного напряжения? Стоит ли овчинка выделки?"

Читавшим первый роман Черчесова "Реквием по живущему" одолеть сомнение будет легче: они наверняка помнят, как испытав подобную оторопь, двигались сквозь непроходимый словесный лес. Помнят, как рассеивался таинственный туман и сюжет, казавшийся поперву нагромождением странных эпизодов, обретал волшебную ясность -- из-под покрова притчи о человеческом одиночестве проступали контуры увлекательной истории. В новой книге писатель верен избранной стратегии. "Детектив" оказывается не заманивающей облаткой, а глубоко спрятанным подарком для читателя, умеющего входить в прозу, как обычно входят в стихи: по словам, не упуская из виду деталей, сопрягая далеко друг от друга стоящие "частности", улавливая символические планы, доверяясь влекущему ритму.

Овчинка выделки стоит. Мало кто пишет сейчас по-русски так красиво и самозабвенно, как Алан Черчесов. Мало кто так остро ощущает объективный трагизм человеческого бытия -- всегда "конечного" и "отдельного", всегда устремленного к бесконечному и универсальному. Мало кто с черчесовской серьезностью способен размышлять о самой сути таких фундаментальных ("банальных") понятий, как "добро" и "зло", "одиночество" и "гордыня", "любовь" и "ревность", "мир" и "Бог". Мало кто дерзает напоминать: всякая -- сколь угодно прихотливая и неповторимая -- история есть преломленное отражение единой Истории человеческого рода.

Потому и нужны Черчесову величественные, прекрасные и страшные природные декорации -- окруженное дремучим лесом урочище на берегу своенравной реки. Потому герои романа постоянно оказываются лицом к лицу со слепой и всевластной стихией -- снегопадом, дождем, лесным пожаром, рекой. Потому так мощно звучит тема Судьбы. Той Судьбы, что безжалостно вырвала персонажей из мира "культуры", обрекла участи "новых робинзонов" и, словно смеясь над вечным людским уделом, заставляет их превращать дикое, позабывшее о "добре" и "зле" природное пространство в новый форпост цивилизации. Всегда -- греховной; всегда -- дарующей надежду на любовь и преодоление одиночества.

Некогда на берегу реки, что в пору романного действия зовется Проклятой, обитали люди. Они погибли. И напоминают о них лишь смутные легенды да шесть склепов. Полное небытие, "пустота и безвременье" -- расплата за бытие, неотделимое от греха. Но торжество небытия лишь кажется окончательным. Те, кто хочет укрыться от жизни в обители смерти, уйти от себя и памяти, превратить проклятое место в благословенное, не могут этого свершить. На этой земле нет эдема и ада -- рай и преисподнюю человек несет в себе и с собой. Как свое имя, свою судьбу, свою вину, свой выбор, свое неведомое назначение.

"...Понадобится еще сотня лет (и новый грех), пока время не вспомнит о жизни. И когда та примчится сюда на взмыленных конях, под вечер, прячась от погони и жажды, и, утолив ее (жажду. Но не саму погоню), заночует здесь под сытым звездами небом. А потом, всего в два года, жизнь прибавит еще одинокого путника, юношу, сбежавшего от себя, двух сестер и обоз чужаков, чтобы выстроить здесь пять домов, мост и даже мельницу, и за восемь лет несколько раз родит, прежде чем впервые споткнется смертью. И тогда за рекой, в другой стороне от склепов, выроет двумя руками первую могилу и посеет в ней первое зерно новой памяти..."

Эти строки зачина -- конспект романа, в котором есть умыкание возлюбленной, невольное убийство, лесные скитания, безжалостное насилие, самоотвержение ради любви, бегство от людей, бегство от себя, несостоявшееся самоубийство, мнимая смерть, таинственный клад, цыгане, нищие, разбойники, дикие звери, торжествующее и посрамленное коварство, выедающее остатки души зло, плутовские проделки, старинные легенды, тяжесть земледельческого труда, лес, горы, река, звезды, безжалостное и целящее время, спор с Богом и растворение в Его воле.

Читать "Венок на могилу ветра" трудно. Писать роман Алану Черчесову было труднее. И еще труднее было ворочать жернова бытия его героям. Но как вознагражден труд отшельников, сумевших обрести свои души и судьбы, как вознагражден труд писателя, сумевшего выговорить своими словами общие боль, надежду, так вознаградится и труд читателя. Доверясь прозаику, пройдя неторными романными тропами, разделив муки и радости черчесовских героев, вдруг осознаешь: где бы и как бы ты ни существовал, жизнь по-прежнему метафизически серьезна, всякое деяние -- весомо, над тобой -- звездное небо, а в душе твоей -- нравственный закон.

Алан Черчесов -- прозаик из поколения сорокалетних. Живет во Владикавказе. Его первый роман "Реквием по живущему" был в 1994 году опубликован журналом "Волга", а в 1995-м -- вышел книгой в московском Издательстве имени Сабашниковых. Вскоре "Реквием по живущему" был издан в Германии, где, как и в России, удостоился многочисленных похвал в прессе. Немецкая стипендия помогла писателю завершить новый роман -- "Венок на могилу ветра". Хотя пишет Черчесов на великолепном русском языке, а работа над новым романом велась в основном в Германии, проза Черчесова теснейшим образом связана с осетинским фольклором, древними культурными традициями, своеобычной философией и эстетикой Кавказа. В не меньшей мере важен для Черчесова опыт словесности ХХ века -- латиноамериканской и европейской, а также большая традиция русской прозы.