Ныне книги с грифом «Литературные памятники» выпускают два издательства. История довольно понятная. В начале 90-х академическое издательство «Наука», подобно большинству государственных культурных институций, пребывало, мягко говоря, в незавидном положении, выходившей там многославной серии грозило исчезновение. Спасти отраду и утеху нескольких поколений советских интеллектуалов (отнюдь не только гуманитариев) вознамерился только что возникший научно-издательский центр «Ладомир». Поначалу в воздухе пахло грозой, но довольно быстро борьба за бренд себя исчерпала, редколлегия серии сумела наладить отношения с конкурирующими фирмами, тома в переплете привычного темно-зеленого (то ли «шинельного», то ли «болотного») цвета стали выпускаться под двумя грифами. Что, конечно, только к лучшему.

Вот и сейчас любители квалифицированно изданных старинных сочинений радуются двум новинкам: «Наука» выпустила полный свод сочинений и писем Антония Погорельского (Алексея Алексеевича Перовского), «Ладомир» -- два романа Мэри Шелли. Хотя формально серия не делилась, приоритетные интересы «Ладомира» выявились довольно рано и вполне отчетливо. В числе их готическая проза конца XVIII -- начала XIX века. Поначалу, когда вопрос о судьбе «Литературных памятников» еще был дискуссионным, «Ладомир» даже завел специальную «готическую» серию, открыв ее первым в России полным переводом «Монаха» Мэтью Грегори Льюиса, жутковатого и причудливо закрученного романа, что пугал и чаровал европейских умников не одно десятилетие (его сюжет намеревался положить в основу своей поэмы Дельвиг, делившийся этим замыслом с Пушкиным), существенно повлиял на формирование романтической прозы, был знаково переосмыслен Гофманом в «Эликсире сатаны». В начале позапрошлого века соотечественники наши читали «Монаха» либо по-французски, либо в топорном переложении, причем автором ужасной истории значился не мало кому ведомый Льюис, но «славная госпожа Радклиф», безусловно, самый популярный -- и на родине литературной готики, в Англии, и на континенте -- сочинитель мрачных и загадочных историй. Нацеленный на воскрешение старинных ужастиков «Ладомир» никак не мог миновать ее творений -- он и выпустил «Роман в лесу» (1999) и «Итальянца» (2000) Анны Рэдклиф (теперь фамилия транслитерируется точнее, хотя имя дается без английской окраски). До самой громкой ее книги -- «Удольфских таинств» -- руки не дошли, может быть, потому, что неведомо зачем случилось коммерческое переиздание довольно корявого перевода XIX века. В прошлом году под эгидой «Ладомира» появился фолиант с тремя замысловатыми «страшными» романами -- незаконченным «Духовидцем» великого Шиллера, «Гением» Карла Гроссе и «Абеллино, великим разбойником» Генриха Цшоке. Оглянувшись и оценив этот впечатляющий ряд, понимаешь, сколь закономерно появление в «Литературных памятниках» романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей».

Сочинение это известно современной публике не токмо по множеству экранизаций и ремейков. (Кстати, совсем недавний -- 2009 -- роман Питера Акройда «Дневник Виктора Франкенштейна» обрел русский перевод уже в этом году. Превратить новейшую версию истории об оплошном гении и сотворенном им монстре в фильм намеревается Тимур Бекмамбетов.) Роман Мэри Шелли, дочери значительного прозаика и философа Уильяма Годвина и жены великого поэта-романтика Перси Биши Шелли, был доступен русскому читателю уже давно. Да и воспроизводится знакомый перевод З.А. Александровой. Однако «Литпамятники» остаются собой; в сопроводительной статье Н.Я. Дьяконовой и Т.Н. Потницевой роман вписан как в общеромантический контекст, так и в творческую биографию автора. Особое внимание уделено эволюции самой громкой книги Мэри Шелли, существенно усложнившей в общеизвестной редакции (1831) ту историю, что была рассказана дождливым летом 1816 года на берегу Женевского озера, когда Байрон, Шелли, его жена и их спутники тешили друг друга многозначительными кошмарами. (Кстати, современного комментированного перевода повести «Вампир», авторство которой участник швейцарских посиделок врач Байрона Полидори приписал своему демоническому клиенту, у нас нет. А жаль.) В позднейшей редакции -- вопреки заверениям Мэри Шелли -- рожденное творческим порывом незадачливого гения чудовище куда более «психологизировано», чем в начальной версии. Соседствует с «Франкенштейном» позднейший (1826) роман «Последний человек» -- интересная антиутопия, в состав персонажей которой Мэри Шелли ввела, в частности, своего мужа и Байрона.

Главные сочинения Антония Погорельского охочим до старинных историй читателям тоже известны. Переиздавались и книга фантастических рассказов «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (особенно часто, в разного рода антологиях, прелестный, недаром нравившийся Пушкину рассказ «Лафертовская маковница), и роман «Монастырка» (тоже Пушкину импонировавший и явно внимательно прочитанный Гоголем), и замечательная (без всяких скидок) сказка «Черная курица, или Подземные жители». Однако «Литпамятники» остаются собой. Никогда наследие умного и обаятельного писателя-дилетанта не было собрано столь полно (шуточные стихотворения, критические статьи, в том числе о поэме Пушкина «Руслан и Людмила», эпистолярий, ранние литературные опыты) и истолковано столь тщательно, как в томе, подготовленном М.А. Турьян. Что и неудивительно, коли помнишь, что петербургская исследовательница уже издавала Погорельского, написала о нем основательную статью для словаря «Русские писатели», что она автор превосходной биографии другого замечательного писателя «второго» ряда -- князя Владимира Одоевского («Странная моя судьба») и издатель его «Пестрых сказок» в тех же «Литературных памятниках».

Здесь бы можно поставить точку или даже восклицательный знак, но как обойтись без ложки дегтя? То есть не посетовать на то, что многие яркие образцы русской словесности пушкинской эпохи либо изданы весьма посредственно (это относится ко всем удостоившимся тиснения в новейшие времена романам Фаддея Булгарина и увлекательнейшей «Черной женщине» Николая Греча), либо не изданы вовсе, как лучшие романы Михаила Загоскина (фантастический «Искуситель» и нравоописательный «Кузьма Петрович Мирошев») или «Семейство Холмских» Дмитрия Бегичева, странно сопрягающее традиции комедиографии (в том числе грибоедовской) с будущей (на ту пору) прозой Толстого. Право слово, не только английская готика требует системного издательского подхода.