Последними в программе юбилейного феста стали два спектакля Национального театра танца Испании -- один из них о Чехове, а второй вовсе даже об Иоганне Себастьяне Бахе. Первый из них -- все, растворился в вечности (труппа после московских гастролей прекращает свое существование в нынешнем виде, испанское правительство не продлило контракт с ее худруком Начо Дуато, единственным значительным хореографом страны). Второй -- еще до пятницы можно увидеть на сцене Большого, и хотя билеты недешевы, выбраться в театр определенно стоит. (И -- да, в главном театре России хорошие кондиционеры.)

В спектакле про Чехова над сценой висела конструкция, более всего напоминающая космические солнечные батареи, -- этакая гигантская железная бабочка, медленно разворачивающая крылья. В одном из интервью постановщик говорил, что эта штуковина -- линия московских крыш, но он не против, если каждый увидит в ней то, что захочет. Под этими крышами мается лирический герой в белом костюме, усеянном разбросанными черными строчками, -- и плоды его воображения, персонажи рассказов и пьес.

Публика радостно опознала трех сестер в девушках, сбившихся в тесный кружок посреди сцены: глаза в глаза, неразумно и беззащитно, спины открыты, но им это неважно. Более прямых подсказок не было -- Дуато будто вынимал чеховские интонации из скорлупы сюжета. Вообще-то он увидел главное в русском классике -- не рассудительность повествования, а то отчаяние, что прорывается сквозь размеренный текст. (Будь то самые хрестоматийные истории -- хоть «Дама с собачкой», хоть «Крыжовник»). Потому танцевальный текст также отчаянный, с напряженными контактами-неконтактами, с невероятными надеждами, выплеснутыми в простом жесте, и с безнадежным усыханием надежд, замиранием движения.

В спектакле про Баха -- меньше напряжения и больше юмора. «Многогранность. Формы тишины и пустоты» Дуато поставил в 1999 году для Веймара. Тюрингский городок был тогда объявлен культурной столицей Европы, и хореографа позвали поставить по такому случаю балет. Бах в свое время провел в Веймаре десять счастливых лет, и этому Баху, молодому (композитор приехал в город, когда ему было 22) и уже солидному, чуть надменному и упоенно веселому, и посвящен балет.

Бах, как и положено великим композиторам, крутит роман одновременно с музыкой и со смертью. Музыка -- она же виолончель -- хрупкая девица в черном купальнике, она приземляется к нему на левое колено и гнется в его руках, ластится к нему, встает на голову и вся дрожит; музыкант же сосредоточенно водит смычком по щиколоткам и запястьям, касается шеи и бедер. Трудно найти в современном балете сцену одновременно более целомудренную и более вызывающе эротическую; и каждый, кому посчастливилось попасть на представление, отныне будет представлять Баха гораздо менее скучным, чем предлагают официальные портреты. Смерть же -- дама в темном пышном платье и полумаске; она ведет себя не как возлюбленная, но как жена, -- сурово направляет героя, ведет за собой и строго отмеривает данный ему срок. У нее эффектен не танец, но единственный жест, -- когда в финале Бах, уже уставший, сидит и смотрит на струящуюся с колосников ткань (полотнище вьется, создавая эффект песочных часов), дама резким движением эту ткань обрывает.

Следующий Чеховский фестиваль состоится через год (нынешний в традиционный двухлетний график вклинился без очереди из-за юбилея Антона Павловича). И можно уже начинать предвкушать нерядовые события и копить деньги на билеты. Балетоманам по крайней мере на одно из них: фест привозит «Еоннагату» с первой балериной мира Сильви Гиллем.