Мариинская прима старается напоминать о себе столичным жителям каждый год; среди бенефисов бывали и удачные, и неудачные, но еще не было ни одного настолько цельного. Балерина отказалась от привычного ассортимента сборных концертов, с их неизменными па-де-де из «Дон Кихота» или на крайний случай «Корсара», и собрала программу из произведений Ханса ван Манена. Не дала она и повода обсудить уровень приглашенных коллег (это всегда отдельный аттракцион -- кого звезда позвала, а кого сочла опасной соперницей). Российских танцовщиков, кроме Ульяны, в этот вечер, названный «Ульяна Лопаткина представляет», на сцене не было; а артисты Национального балета Нидерландов и Национального балета Португалии, работавшие рядом с ней в этот вечер на сцене, дисциплинированно преподносили не себя, а хореографию.

Ханс ван Манен -- имя громкое для балетоманов, но ничего не говорящее обычному зрителю, выбирающемуся в театр раз в год. Это одно из «пропущенных имен» -- человек прошел дорожку к славе в те годы, когда чужие траектории успеха советский балет не интересовали. Ему за восемьдесят (он приехал на гала, и смотрел с любопытством в зал, и кланялся); в танцевальной речи он использует неоклассический словарь. Прохладная графика (подчеркивая ее, любит вырезать фигуру танцовщицы светом, чтобы черным силуэт был резко обозначен на синем, скажем, фоне); нелюбовь к сюжетным спектаклям; особая, выделяющая черточка -- маленькие сломы, сарказмы пластики, не разрушающие гармонию картинки, но лишь подчеркивающие ее.

До того в репертуаре Лопаткиной был единственный маленький балет ван Манена -- «Три гносьенны»; для концерта, что должен был познакомить московскую публику с работами знаменитого голландца, она выучила дуэт «Две пьесы для HET» с солистом Национального балета Нидерландов Александром Жембровским и «Пять танго», где кроме Жембровского ей аккомпанировал португальский балет. Еще две одноактовки (Adagio Hammerclavier и «Соло») были показаны только голландцами, без участия нашей примы.

Танцкомпозиции ван Манена -- истории равных, поочередные выходы разных людей, интересных каждый по-своему. Никакой соревновательности и никаких опасных трюков -- в танец перелита философия любопытства друг к другу и признания разностей, неуважение к риску. Лопаткина же изначально и вся -- чрезмерна; от неординарной длины конечностей до примериваемой в последнее время маски хранительницы русской духовности. Понятно, что это не может не отразиться в танце.

Равноправный дуэт с ней невозможен, и, мгновенно осознав это, Александр Жембровский отошел в тень, подавал вовремя руки и реплики, но внимания публики не отвлекал. На сцене демонстрировала себя прима -- то царственно позволяющая себе малюсенькую вольность типа выставленной утюжком стопы, то обозначающая испанскую игривость. Заметить, что тексты ван Манена, хоть и сделанные в одном стиле, все же существенно отличаются друг от друга, при таком раскладе было невозможно. Стиль был один, назывался он «Лопаткина» -- на радость ожидавшим искренним и вдохновенным фанатам, спрашивавшим билетики еще за километр до театра и забившим потом зал до отказа.

А про ван Манена, про его юрких юношей, выскакивающих на секунду в «Соло», и строгих девушек, изображавших знойных испанок в «Пяти танго», но не забывающих про строгие правила приличия классического балета, рассказывали Москве голландцы и португальцы. Москва же сочла их кордебалетом и аплодировала из вежливости.