Большой театр крайне редко приглашает в свои спектакли иноземных звезд, и приезд премьера American Ballet Theatre Дэвида Холберга для участия в «Жизели» стал событием выдающимся. Музыкальный театр, напротив, в последнее время старается выступать гостеприимным хозяином для посещающих Россию нескучных театров, но Лионский балет сверкает в драгоценном ряду особо чистой жемчужиной. При этом каждый из театров и с гастролерами продолжает свою политику: Большой остается театром звезд, уникальным, высокомерным и придирчивым собранием исполнительских талантов, Музыкальный продолжает интересоваться лучшими современными хореографами.

Дэвид Холберг, чья гастроль в Большом стала возможна благодаря продюсеру Сергею Даниляну, -- американец, в Штатах и родился, и учился, и стал звездой, но в нем нет ничего от завоевательного, победного, чуть простодушного и трюкового стиля, что так любят в Америке. То ли недолгая стажировка в школе Парижской оперы вылепила и обточила этого принца, то ли, что вероятнее, он и стремился в эту самую школу из-за внутреннего точного представления о том, чем должен быть балет. Чистый арабеск, выписанная в воздухе линия важнее десяти пируэтов; а надменное лихачество может быть проявлено не в суперизворотах в воздухе, а в точнейшем щебете антраша. Роль графа Альберта, приударившего за крестьяночкой и вдруг оказавшегося виновным в ее смерти, станцована была Холбергом без малейшего напряжения -- с той благородной беспечностью, что и создает настоящих балетных принцев. Собрание балетоманов, «Общество друзей Большого балета», устраивавшее встречу с танцовщиком в Театральном музее, начало дружно грезить о том, чтобы Холбергу предложили статус приглашенной звезды в Большом театре (ведь его контракт в ABT предполагает лишь 36-недельную занятость в году). Понятно, что при традиционной закрытости Большого это было бы чудом, но чудом совершенно необходимым: старшее поколение звезд танцует все меньше, юное только начинает проклевываться из кордебалета, и 27-летний Холберг мог бы обеспечить достойный уровень спектаклям Большого, все чаще отдаваемым на откуп старательным, но скучноватым солистам.

Был ли гендиректор Большого Анатолий Иксанов на этой «Жизели», неизвестно; на лионской «Жизели» в Музыкальном -- точно был. Остается только, как героиня балета, погадать на ромашке -- «Любит -- не любит?»; «Понравилось -- не понравилось?»; «Захотел, чтоб у себя было такое же -- подумал «избави боже»»?

Балет национальной оперы в Лионе -- главный из французских театров, специализирующихся на современной хореографии. Парижская опера увлекается всем подряд и практически все танцует безупречно; но именно в исполнении произведений современных авторов Лион периодически перехватывает первенство. Маги Марэн и Анна Тереза де Кеерсмакер, Иржи Килиан и Рассел Малифан -- и те сочинители, что уже входят в компанию великих, и те, кто активно раскручивается, и те, кого еще никто не знает, но скоро узнают все, -- входят в репертуар Лионского балета. В прошлом году передовая труппа решила нарушить свои обычаи и взяла в репертуар спектакль, поставленный аж в 1982 году -- вот эту самую «Жизель» Матса Эка, что сейчас привезли к нам на гастроли в рамках программы «Год Франции в России». (Прокатившись по Уралу и оттанцевав в Москве, труппа отправляется в Петербург, где ее можно будет увидеть завтра на сцене Мариинского театра). Тем самым подтвердив неисчезающую революционность спектакля, сотворенного тридцать лет назад.

Матс Эк относится к тем хореографам, что потрясли Европу тогда, когда о потрясениях Европы наш балет знать ничего не желал. В Большом правил Юрий Григорович, в его спектаклях протухал Советский Союз, и не то чтобы о постановках в главном театре страны -- о гастролях смешно было подумать (вдруг сравнивать начнут?). Когда же театр проветрили, Эк как раз решил удалиться из хореографии, занялся драмой и инсталляциями; теперь изредка ставит миниатюры (последнюю сочинил два года назад для своей жены Аны Лагуны и Михаила Барышникова). Пригласить его на постановку стало невозможно; но вот Лионская опера продемонстрировала, что никогда не поздно взять старый, но ничуть не устаревший спектакль. Запомнится ли это гендиректору Большого?

В этой «Жизели» Матс Эк сохранил сюжетную канву старинного спектакля: есть деревенская девушка и есть выбравшийся на природу городской хлыщ, увлекшийся этой простодушной девчонкой. Горожанин давно обручен и никаких серьезных намерений не имеет, но он не ожидает того, что обманутая девица сойдет с ума, умрет и превратится в привидение. Точнее, вот про смерть и загробные приключения -- это было только у классиков, у Перро--Коралли--Петипа. Кладбище навещал и общался с призраками Холберг на Театральной площади. У Матса Эка никакой мистики -- коли героиня лишается разума, ее просто запирают в сумасшедший дом, там к ней и приходит раскаивающийся ухажер.

Пластика в спектакле Матса Эка -- рваная, резкая, ломкая. В классическом спектакле даже тогда, когда у героини-бедолаги мутится разум, балерина должна сохранять стать и статус балерины. Мучиться и умирать надо изящно -- есть в классическом балете что-то глубоко самурайское, недаром его так любят японцы. Эк отвергает приличия и признает выдающиеся права страдания: то, что происходит в корчащейся душе Жизели (роль досталась Дороте Делаби), вытряхнуто на сцену дикими прыжками, завернутыми ногами, грозовой истерикой и рвущим сердце недоумением.

В балете Эка все чрезмерно, все сверхвыразительно, все до сих пор способно шокировать обыденного зрителя. Если деревенский ухажер Жизели (Франк Леже) презирает забредающих в деревню аристократов, то ему поставлена наглая, глумливая «вариация», когда он проскакивает диагональ, сидя на корточках и просунув сложенную в горсть руку назад меж ног (буквальное воплощение присказки «а г... на лопате не желаете ли?»). Если в психушке бродят не люди, но раздробленные личности, ошметки людей, то на заднике, изображающем замкнутую комнату, изображены будут отрезанные куски тел (кусок груди, часть носа, пара пальцев; -- нет, без натурализма, изображения близки к мультипликационным; а вообще художник спектакля Мари-Луиза Экман, кажется, вдохновлялась работами Анри «Таможенника» Руссо). И если в финале Альберт (Седрик Андрие) также сходит с ума, то он мечется абсолютно голым по зеленой траве деревенских полей, вздрагивая, шарахаясь от случайно обнаружившего его крестьянина; не удивлюсь, если для подготовки ролей в этом спектакле артисты посещали соответствующие больницы.

Смогли бы наши артисты станцевать такое? Сыграть такое -- при всей славе московской школы как школы именно актерской? Во всяком случае им стоило бы дать попробовать -- если не эковскую «Жизель», то, например, эковскую «Кармен-сюиту», где наив и накал истории поражают воображение. Очень хочется, чтобы две «Жизели», с гостем-американцем и целиком гастрольная французская, не остались только дивным воспоминанием сезона.