Возможно, если бы идеолога боевиков Саида Бурятского убили на несколько дней раньше, глава Следственного комитета при Генпрокуратуре РФ Александр Бастрыкин поддался бы общей эйфории и не высказал своей скандальной идеи относительно всеобщего отбора отпечатков пальцев у жителей Северного Кавказа. А так возмущенные отклики на инициативу г-на Бастрыкина продолжают расходиться как круги по воде.

Как только предложение прозвучало, появились сообщения о том, что идею активно поддержал президент Ингушетии Юнус-Бек Евкуров. Но быстро выяснилось, что президент Ингушетии скорее возразил главе СКП, нежели согласился с ним. По мнению г-на Евкурова, дактилоскопирование вполне может принести пользу, но только в том случае, если оно будет абсолютно добровольным, законным и коснется всех жителей России, а не только северокавказских регионов.

Примерно в том же духе высказались и другие северокавказские лидеры, естественно, расслышавшие в предложении Александра Бастрыкина отчетливую ноту дискриминации. Если Северный Кавказ -- часть России, на каком основании его жители должны подвергаться каким бы то ни было процедурам, не применяемым на остальной российской территории? Эту критическую точку зрения поддержали также многие комментаторы и журналисты. Хотя в России принято высокомерно подтрунивать над правилами политкорректности, принятыми в Европе и Северной Америке, речь в данном случае идет именно о них.

Когда разговор заходит о политкорректности, лучше избегать крайностей. Не стоит доводить принцип до абсурда, но и отказываться от него совсем не годится. Разумеется, государственный чиновник, тем более уровня главы Следственного комитета при Генпрокуратуре (то есть по определению юрист), не имеет права забывать, что страна, которой он служит, является общим домом для нескольких десятков этнических групп. И закон гарантирует равенство всех без исключения граждан независимо от их этнической принадлежности и территории проживания.

Возможно, для людей, которые относятся к «государствообразующему» этническому большинству, эти формулировки ничего не значащий лозунг. Но для тех, кого предложение г-на Бастрыкина коснулось бы непосредственно, это еще один повод задать себе вопросы: кто мы такие, почему власти в очередной раз выделяют нас всех в отдельную группу по признаку неблагонадежности и как в таком случае строить с этой властью свои дальнейшие взаимоотношения? Очевидно, что это не тот путь, который ведет к общественному единству и утверждению российской общенациональной идентичности.

С другой стороны, ясно, что десятки миллионов людей в России, услышав предложение Александра Бастрыкина, восприняли его с воодушевлением, а возмущение северокавказских политиков -- в штыки. С трудом привитые за последние полтора десятилетия ростки политкорректности местами дали неожиданные результаты. Практически любому жителю большого (или даже не очень большого) российского города совершенно очевидно, что этническая преступность существует. И не секрет, что выходцы с Кавказа, в том числе с Северного, образуют весьма солидный ее сегмент.

Ясно, что публично объявлять о чеченском следе еще до начала расследования очередного террористического акта или резонансного убийства не дело, а объяснять злонамеренное поведение задержанного его этнической принадлежностью некрасиво, глупо, оскорбительно и противоправно. Но когда представители общины одного из уважаемых кавказских этносов совершают злодеяние, а власти нарочито молчат о том, что всем очевидно, такое проявление политкорректности воспринимается как ложь. И не только не препятствует росту ксенофобии, а еще и усиливает недоверие граждан к власти.

Не секрет, что многие жители России хотели бы чувствовать себя более защищенными, в том числе и от своих соседей по стране. Очень возможно, что многие из них увидели в предложении Александра Бастрыкина надежду на перемены к лучшему. Проблема в том, что перемен к лучшему предложение о дактилоскопировании жителей Северного Кавказа, увы, не подразумевает. Как и высказанное «в одном пакете» с ним предложение о перерегистрации имеющихся в этом регионе транспортных средств. Очевидно, что и дактилоскопирование, и перерегистрация исполнялись бы скорее всего местными правоохранительными органами.

При всем уважении к мужеству северокавказских милиционеров, ежедневно погибающих на своих постах от пуль и фугасов боевиков, сам факт наличия и развития на Северном Кавказе радикального исламского подполья говорит о том, что густая сеть правоохранительных органов всех уровней подчинения, сплетенная в предгорных республиках за постсоветские десятилетия, дырява и неэффективна. Перерегистрация автотранспорта может быть здесь даже более красноречивым примером, чем гипотетическое дактилоскопирование.

В Чечне, например, тотальная перерегистрация автотранспорта уже проводилась под конец активной фазы боевых действий, когда региональный индекс государственных номерных знаков сменили с 20-го на 95-й. Коль скоро г-н Бастрыкин вновь заговорил о перерегистрации, положительный эффект, видимо, оказался исчерпан. В Ингушетии несколько лет назад, еще при президенте Мурате Зязикове, вообще имел место публичный скандал, когда выяснилось, что высокопоставленные офицеры МВД республики зарабатывают состояния именно на перерегистрации машин, похищенных в Москве, Петербурге и других крупных городах.

Возможно, за прошедшее с тех пор время произошли некоторые позитивные сдвиги на уровне исполнения решений. Но пока отчетливых признаков таких перемен не видно, и трудно предположить, что из инициативы главы СКП может получиться что-то, кроме очередного сеанса симулирования бурной организационной деятельности с попутным освоением отпущенных на благие цели бюджетных средств и «неожиданными» издержками в виде общего роста конфликтности.

На днях мне довелось общаться с пожилым адвокатом, который занимал высокий пост в прокуратуре Азербайджанской ССР в течение нескольких последних лет существования Союза. Адвокат признал, что и в советские времена на Кавказе существовала своя специфика -- во многих случаях, к примеру, было значительно проще воспользоваться «телефонным правом», чем разворачивать все процессуальные механизмы. Но при этом исчезновение человека (на современном российском Кавказе таких фактов даже не десятки, а сотни) было абсолютно исключительным явлением. А за пять-шесть нераскрытых убийств в год (на всю республику с ее южным темпераментом, в тревожном преддверии армяно-азербайджанского конфликта и без всеобщего дактилоскопирования) с прокуратуры снимали стружку в ЦК КПСС: «Вы понимаете, что эти пять или шесть убийц ходят на свободе и в любой момент могут совершить новое преступление? Что есть эти пять или шесть семей потерпевших -- что они думают о советской власти?»

Бывшему прокурорскому работнику трудно понять, как можно было допустить такой уровень насильственной преступности, который существует в России сейчас (а он, по последним исследованиям, один из самых высоких в мире). Ему кажется, что нынешние правоохранители попросту не хотят работать, а профессиональную этику у них сменило нескрываемое корыстолюбие. А уж что там думают о «советской власти» те, кого предполагается дактилоскопировать, их явно не интересует. Собственно, это плохо скрытая попытка переложить ответственность: ситуация, мол, плоха не потому, что правоохранители не работают, а потому, что граждане не сдали отпечатки пальцев.