Сегодня в России отмечают 200 лет со дня рождения композитора Михаила Глинки. Его называют то Пушкиным, то Ломоносовым русской музыки -- в зависимости от того, идет ли речь о статусе классика или о роли родоначальника соответствующего профессионального искусства. Между тем в нынешнем репертуаре не так много музыки Глинки. Пара концертных оркестровых пьес, включая увертюру к «Руслану и Людмиле», романсы и две оперы, почитаемые в качестве национальных символов. Даже в роли автора государственного гимна композитор не продержался и десятка лет. Мелодия показалась неудобной для пения.

Накануне юбилея российские музыканты решили поиграть Глинку побольше. При этом каждый второй концерт имеет подзаголовок «Неизвестный Глинка», что не мудрено при такой слабой востребованности основного, к тому же не безграничного корпуса глинкинской музыки. В апреле прошел маленький консерваторский фестиваль, посвященный Глинке. Завтра открывается серия концертов камерной музыки в музеях и усадьбах: в Останкине выступит ансамбль солистов «Экселенте». Начался скромный мини-фестиваль в Государственном центральном музее музыкальной культуры им. Глинки. Более крупные события проходят на больших сценах. В филармонии -- литературно-музыкальный вечер с чтением писем и музыкой в исполнении Юрия Башмета, Наума Штаркмана и РНО. В Большом театре -- парадный гала-концерт с фрагментами из «Ивана Сусанина» и «Руслана и Людмилы» в исполнении Марины Мещеряковой, Владимира Маторина, солистов балета, оркестра и дирижера Александра Ведерникова. Премьера новой версии «Жизни за царя» прошла в Мариинском, о спектакле рассказывает Дмитрий ЦИЛИКИН.

На премьере «Жизни за царя» ждали президента: как-то ему (освободившему, кстати, музыку Глинки от исполнения обязанностей госгимна) покажутся тексты барона Розена, которые вернули взамен стихов Сергея Городецкого 1939 года? К примеру: «Законный нам нужен Царь -- И земля спасена!» Впрочем, на мой взгляд, оптимальным вариантом для новейшей российской идеологии, представляющей собой микст идеологии графа Уварова и советской (которые суть одна -- имперская), представляется компиляция николаевского и сталинского либретто.

Но, как оказалось, высокое начальство вроде бы приедет на второй спектакль, так что ничего не могу рассказать о его реакции.

С текстом же все решилось просто: дикция солистов и хора таковы, что ничего (или почти ничего) разобрать нельзя, потому нет никакой разницы, Розен ли с Богом и Царем или Городецкий с Родиной и Народом. В помещенном в буклете синопсисе вместо поляков значится «Враг» -- как оказалось, неспроста. Во II («польском») акте открывается некий помпезный интерьер типа Ильи Глазунова п/у Павла Бородина. Мужчины в темных костюмах, дамы в мехах. Когда приходит известие о неблагоприятных изменениях в политической ситуации, всем раздают бумажки со словами шовинистского хора, который истеблишмент исполняет, выстроившись стеной поперек сцены. Сусанину благодаря условности границ между планами действия все это дано видеть.

Эпилог -- в том же зале. Люди в светлом, одетые попроще, встав в такую же линейку, с красными папками в руках поют «Славься». Антонида рыдает -- поняв, должно быть, что отец принес жизнь в жертву ложной идее: фамилии в стенах древнего Кремля меняются, суть остается. Осиротевшая семья -- Антонида, Ваня и Собинин -- возвращается в свою малогабаритную квартирку с трехрожковой люстрой, садится за стол, спектакль кончается практически в последней мизансцене «Дяди Вани». Частная жизнь важнее так называемых государственных интересов. Никакая абстрактная идея (даже Всеобщего Счастья, уж не говоря об Имперском Величии) не стоит крови даже одного хорошего человека. И вообще никакого.

Какая прекрасная, какая верная мысль!

Увы, пересказывать ее куда интереснее, чем смотреть. Разумеется, странно было бы ждать от режиссера и сценографа Дмитрия Чернякова натуральных заснеженных лесов и приклеенного к бороде Сусанина, басящего под разлапистой елью «Чуют правду». Истреблена вся оперность, когда приказ выражается резким указующим жестом в пол, решимость -- призывным вверх, а негодование -- бросанием на пол разных предметов (писем, портретов, цветов и ювелирных изделий). Жизнь персонажей наполнена перетекающими друг в друга бытовыми деталями: здесь умываются, распивают чаи, к свадьбе трут яблоки на терке, режут колбаску, открывают консервы, кремлевская мафия говорит по мобильным телефонам и т.д. Но видите ли, эта подробная и обдуманная сценическая ткань достаточно формальна. В том нет вины режиссера или артистов -- тут, мне кажется, проблема более общего свойства.

Лучшим местом, как ни странно (на самом деле закономерно), оказались танцы II акта (хореограф Сергей Вихарев). Вместо положенных характерных поляков вышли девицы в пачках, на пуантах, в кокошниках и с белой кисеей на плечах -- прямая пародия на Русскую Душу из приснопамятного «Лебединого озера» Владимира Васильева. То есть квасная вампука Большого театра превратилась в пафосный китч правительственного концерта. Затем девиц сменили офицеры в современной парадной форме с аксельбантами и маленькие балетные девочки с чем-то типа карабинов в руках. О, то, что все они принялись выделывать, достойно праздника в честь любимого руководителя Ким Чен Ира. Зал грохнул и взорвался аплодисментами. Издевательство над лживым «патриотическим» официозом оказалось самым лирическим -- то есть искренним -- высказыванием.

Но ведь и хор «Славься» -- искренний. Михаил Иванович Глинка -- человек, написавший «Разлуку», «Я помню чудное мгновенье», «Жаворонка», «Руслана», весть миру о душевной чистоте и доброкачественности (а также простоте, добре, правде, без которых, как нас учит Л.Н. Толстой, нет величия). Потом отечественная музыка во многом извратила свой путь и принялась рассказывать о том, как в тайник души проникла плесень и, более того, там поселилась, расплодилась и практически всю душу заняла. И про это современные певцы замечательно умеют рассказывать. А вот спеть трио «Не томи, родимый» из I акта «Сусанина» так, чтобы у слушателя защипало в носу, не удается -- не потому, что партии недоосвоены, а оттого, что для этого надобно вырастить в себе сродство с этой музыкой. В результате «Жизнь за царя» звучит, так сказать, не питательно: не возникает ощущения счастливого насыщения звуком, мелодия не влечет тебя властно, чтобы следовать каждому ее движению, изгибу не ухом даже, а всем существом...

Глинку невозможно просто взять да поставить -- придумать и осуществить сценическое решение. Но реальность современного театра (не только Мариинского -- любого) не предполагает кропотливого «воспитания чувств», дающих внутреннее право на исполнение этого автора. Остается уповать на артистов, в которых такие чувства уже есть, -- большие надежды возлагаю на Геннадия Беззубенкова, одного из самых глубоких современных русских певцов, который репетировал Сусанина наряду с певшим премьеру Сергеем Алексашкиным.