Театральные гастроли, как все знают, редко длятся больше недели. Театр Льва Додина пробудет в Москве три недели с половиной: с 1 по 12 июня он играет на сцене любимовской Таганки, с 14-го по 24-е -- на сцене Таганки губенковской. Это в нашей практике случай редчайший, другого и не припомню. Впрочем, масштаб, или, если угодно, «формат», гастролей вполне соответствует их задаче.

Если вы не следили за афишей и не знаете, что Додин привозит в Москву, могу ответить коротко: все. Весь текущий репертуар санкт-петербургского Малого драматического театра -- Театра Европы: от «Братьев и сестер», выпущенных в 1985 году, до «Дяди Вани» -- спектакля, который совсем недавно был показан на «Золотой маске». Между ними, в хронологическом порядке: «Бесы» (1991), «Клаустрофобия» (1994), «Пьеса без названия» (1997), «Чевенгур» (1998/99), «Московский хор» (2001/02). Возможность поистине уникальная: вживе увидеть, как двадцать лет развивалась судьба и менялось лицо театра, да еще какого. Театр Додина имеет все основания считаться лучшим театром России и, может быть, лучшим репертуарным театром мира. В европейском культурном пространстве он занимает сейчас то место, которое раньше принадлежало «Пикколо-театру» Джорджо Стрелера. Делать подобные заявления было бы сущим нахальством, но это не мои слова. Это сказал Питер Брук -- старый, мудрый, поразительно точный в оценках и формулировках, величайший из ныне живущих режиссеров. Спорить с ним было бы еще большим нахальством.

Цель этих предварительных заметок -- попытаться объяснить, чем уникален опыт Додина, и хотя бы чуть-чуть разобраться в двадцатилетней жизни МДТ -- Театра Европы, набросать эскиз ее сюжета. Вряд ли я сумею сказать что-либо новое, но заметки могут пригодиться тем, кто пойдет на спектакли (особенно на старые спектакли), не зная ни истории этого театра, ни того, как устроено его существование.

Додин принадлежит к так называемому «задержанному поколению» режиссеров, то есть к людям, которые стали мастерами гораздо раньше, чем получили возможность работать в полную силу. Прирожденного лидера, обладающего редким даром театрального строительства, насильственно держали в подмастерьях. Это портило кровь, могло испортить и характер и судьбу, но потомственный интеллигент, «профессорский сынок» Додин умел в любой ситуации сохранять чувство собственного достоинства. Энергия, которая могла бы уйти в перебранки и истерики, у Додина копилась -- и когда ее удалось наконец подключить к театральной машине, эта машина заработала как надо: мощно и стабильно.

В театре Додина исключительная и неподдельная напряженность душевной жизни соединяется с безупречной отлаженностью рабочего механизма, его «ходовой части»; российская любовь к философствованию (в самом серьезном, отнюдь не юмористическом смысле слова) с европейской деловитостью. Это всегда поражало и поражает до сих пор; именно этим Додин в 90-е годы покорил Запад; именно поэтому его спектакли отличаются невероятной жизнеспособностью. Мне довелось видеть «Братьев и сестер» на пятнадцатом году их существования: в актерской игре не было ни малейшего намека на усталость, в спектакле -- ни следа износа. Да, конечно: ежедневный тренинг, умение держать себя в форме, ставшее привычкой, лютая ненависть к расслабленности и приблизительности (впрочем, это скорее брезгливость) -- но есть что-то еще, более важное. Возможно, секрет в том, что чувство собственного достоинства Додин умеет воспитать в каждом, кто с ним работает. Однажды он рассказывал, что на первых европейских гастролях Малого драматического ему буквально пришлось принуждать молодых актеров: не экономьте суточные, обедайте по-человечески, вы не сможете играть, питаясь бутербродами и супом из пакетиков. Играть-то, кто знает, авось смогли бы: русский человек и не на такое способен. Но почувствовать себя непринужденно, ощутить естественность и полноправность своего существования в заграницах -- это вряд ли. А Додин именно к тому стремился, сперва интуитивно, потом сознательно: он строил театр «русских европейцев». Театр, сохраняющий всю полноту смысла и всю душевную глубину российской культуры, ее любовь к избыточности и бесстрашие перед «последними вопросами», -- и в то же время театр, способный прижиться в Европе без труда и без ущерба для своего искусства. Кто считает, что такое вообще невозможно, пусть подумает: в чем, если не в этом, смысл города Петербурга?

Как всегда, для критика заманчиво выделить в жизни МДТ некие периоды, связав их со спектаклями, значащимися в гастрольной афише. Тут можно было бы поговорить о том, как театр начинался с эпических спектаклей. «Братья и сестры» идут восемь часов, «Бесы» -- десять, но дело не в хронометраже, а в широте окоема, соединенной с потрясающим вниманием к детали (самое естественное сочетание для эпоса: вспомним «Илиаду»). Потом -- о времени, когда Додин и его актеры стали выступать на зарубежных гастролях едва ли не чаще, чем на улице Рубинштейна, и в спектаклях появилась (померещилась?) отчетливая установка: эту вещь мы делаем на экспорт («Клаустрофобия»). Далее -- о том, как чеховский спектакль конца 90-х отличается от нынешнего «Дяди Вани», о сознательной любви к простым и строгим ходам, к минимализму, к самообузданию. О том, почему после безысходного «Чевенгура» театр Додина если не примирился с жизнью, то стал относиться к ней спокойнее.

Однако это задача для статьи куда большего объема. Возможно, по окончании гастролей ее будет необходимо написать.

ФОТО: Московские гастроли МДТ -- Театра Европы откроются "Московским хором"