Не желая смешивать жанр рецензии с жанром светской хроники, не будем перечислять знаменитых россиян, пришедших на премьеру, -- их было много. Все же надо сказать, что в ложе рядом с Галиной Волчек сидел президент России Владимир Путин. Никому не возбраняется строить догадки: почему им выбран «Современник» и именно этот спектакль -- никому, кроме театральных обозревателей, которых должны занимать иные вещи.

Например, то, зачем перед началом спектакля в фойе показывают кино, фильм Владимира Петрова «Гроза» 1933 года с Аллой Тарасовой в роли Катерины. Или то, как сложился союз Нины Чусовой, одного из самых заметных режиссеров последнего времени, и Александра Бродского, который в 80-е годы был одним из лидеров концептуальной «бумажной архитектуры», а в 90-е, приобретя мировую известность, стал превосходным реальным архитектором. И, конечно, какой смысл имело играть Катерину так, как играет ее Чулпан Хаматова, -- в резком, экстравагантном рисунке: не столько используя, сколько искажая свои превосходные природные данные. Нет сомнений: актриса с готовностью подчинила себя режиссеру. Хаматова и Чусова уже работали вместе, и результат их прежнего сотрудничества -- роль мальчика в спектакле «Мамапапасынсобака» -- был замечателен. Неужто никому не пришло в голову, что блестящая и остроумная выдумщица Чусова на этот раз как-то слишком изобретательна; что ее фантазия кромсает и разменивает на остроумные пустяки смысл пьесы? Неужто никто не почувствовал, что пьеса сопротивляется, -- а «Гроза», смею заверить, умеет за себя постоять: она просто придавливает тех, кто пытается ее раскурочить.

Режиссер, работающий с драматургическим шедевром, должен знать с самого начала: пьеса простит ему запальчивый и неверный ход мысли, рискованное толкование, ложную идею. Но несерьезности намерений (особенно если она соединяется с агрессивностью) шедевры не прощают.

Ладно, пойдем по порядку. С фильмом в фойе все, в общем, ясно: нам демонстрируют самое традиционное из прочтений, восходящее напрямую к идеям Добролюбова (стоит прочесть «Луч света в темном царстве», чтобы убедиться: его толкования однобоки, но совсем не плоски). Ясно, что в зале мы увидим нечто совсем иное, и заранее должны этому обрадоваться. Я понимаю людей, которых воротит от хрестоматийности: лет в 15--20 кого же не воротило. Но что касается режиссера Нины Чусовой, человека зрелого и одаренного, мне больше хочется понять: куда ее воротит? Программка «Грозы» обескураживает: «фантазии на тему пьесы А.Н. Островского». И только? Это что-то очень уж немного.

«Фантазии на тему» -- жанр безответственный и бесперспективный, а к тому же вышедший из моды лет двадцать назад, вместе с главным лозунгом бестолкового режиссерского выпендрежа: «А я так вижу!» Более того, если Чусова всерьез искала оппонента -- спорить ей стоило не с простоватым фильмом 1933 года, а с глубоким и беспощадным спектаклем Генриетты Яновской (Московский ТЮЗ, 1997). Тут «Гроза» без всяких оговорок была понята как трагедия, а роль Катерины -- как роль женщины, почти против воли участвующей в разрушении всеобщей жизни: в гибели мира, который до ее появления был вполне устойчив и не лишен приятности.

После того спектакля от понимания «Грозы» как трагедии уже деваться некуда. Единственное, что может Чусова, -- почти до самого финала не слишком всерьез относиться к накалу трагических страстей, к идеям вины и греха (такое бывает крайне редко, но «Гроза» написана как христианская трагедия), ко всем персонажам пьесы без исключения. Иными словами, там, где Островский пишет о человеческом страдании, Чусова старается увидеть лишь глубокий невроз -- и этим ограничиться.

Мир, выстроенный на сцене «Современника» Александром Бродским: серые каменные стены (бетон выглядит как настоящий), боксы в несколько ярусов, железные лестницы, печки-буржуйки с открытыми заслонками (там и сям -- огненно-красные прямоугольники), голубятни из проволочной сетки и многое другое, -- этот мир сам по себе замечателен. И меня мало смущает, что структура пространства несколько напоминает «Петербургские сновидения» Юрия Завадского, а голубятня, на которую лазит Тихон (Максим Разуваев), сразу же вызывает в памяти «Первый вариант «Вассы Железновой», шедевр Анатолия Васильева. Младшему из этих спектаклей уже двадцать пять лет, старшему едва ли не сорок, оба давно сошли с репертуара -- пусть себе. Меня смущает, что в декорациях Александра Бродского гораздо легче представить спектакль по Достоевскому, Горькому и даже Кафке, чем «Грозу». Город Калинов? Волга? -- нет, таких здесь никогда не было, нас неправильно соединили.

Персонажи этой «Грозы» очень часто комичны, а иногда и малосимпатичны -- причем как раз те, кто у Островского лучше и чище всех: Кулигин (Александр Олешко), который у Чусовой во втором акте выходит на сцену совсем пьяным и глупым, а потом буквально напрыгивает на Дикого (Владислав Ветров) с воплями: «Давай деньги! Деньги давай!», и сама Катерина. Первый же выход Чулпан Хаматовой заставляет опешить: что за немыслимая прическа (короткие черные кудерьки), что за странная кукольная пластика -- это Катерина или Коломбина? В дальнейшем оторопь только нарастает: на кой черт здесь эти крайне неприятные -- с подвизгиванием, с мяуканьем -- модуляции, что бедная Хаматова вытворяет со своим голосом, зачем все это?

Это нельзя назвать «режиссерским решением». Существует некоторая разница между решением и капризом, порывом и позывом. Воображение режиссера то и дело взбрыкивает, причем чаще всего не по делу.

Впрочем, ясно одно: не желая делать Катерину ни трагической героиней, ни тем более жертвой «темного царства», Чусова делает ее законченной невротичкой: дерганой кривлякой, злой и несчастной притворой, которая в общем притворстве участвует через силу. Злость актриса добросовестно отыгрывает, куда труднее Хаматовой, которая владеет своим телом как хорошая циркачка, отыграть неуклюжесть героини. Вот Катерина бегом спускается с голубятни, оскальзывается на мокром полу, приземляется на попу, истерически орет: «Ну почему люди не летают!» Что она может с собой поделать: даже это нелепое падение выходит у нее грациозно.

Это смешно? -- вероятно, да: для тех, кому мил такой сорт юмора. Изобретательно? -- конечно; только при всей своей изобретательности Чусова выглядит, как бы это помягче сказать, не очень умно.

Действительно, в «Грозе» поражает количество придуманных трюков, гэгов, хохм и прибамбасов; но еще больше поражает их бессмысленность. В спектакле есть забавные, а есть просто отменные эпизоды, но концы у Чусовой все равно с концами не сходятся. Катерина, которая кривляется с Тихоном, исполняет эротическое па-де-де с Борисом (Юрий Колокольников) и готовится к смерти, беседуя с Марфой Кабановой (Елена Яковлева), это совершенно разные персонажи, несводимые человеческие величины. Конечно, режиссер всегда может сказать: «А мне так и хотелось!» Ну, значит, стоило еще посидеть над пьесой, может, захотелось бы чего другого. Перебирая одно за другим имена одаренных режиссеров, я не могу вспомнить: кто в последние годы выходил на сцену со столь же бесцельным, недодуманным и расхристанным спектаклем.

Впрочем, когда к Чусовой вдруг возвращается серьезное отношение к делу (сильно подорванное, я думаю, халтурами, то и дело случающимися в ее неразборчивой профессиональной судьбе), «Гроза» обретает силу и внутреннее содержание. Можно спорить с тем, что предсмертный монолог Катерины («Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу...» превращен в диалог с Марфой Кабановой (Кабанихой героиню Яковлевой в спектакле, по-моему, не называет никто, и это правильно). Нельзя не видеть, что это жест осмысленный и важный. Свекровь внимательно слушает злосчастную, измученную невестку, все понимает, отвечает: нет, в могиле лучше. «Опять жить? -- Нет, нет, не надо... нехорошо». Кабанова не провоцирует, не уговаривает, всего лишь спокойно заверяет: нет, жить тебе больше не надо. И эту сцену, лучшую в спектакле, Яковлева отыгрывает, пожалуй, сильнее, чем Хаматова.

Современниковская «Гроза» со всеми ее неустранимыми дефектами, конечно, будет иметь огромный успех у зрителя. И театр, и режиссер вправе считать, что это самое главное, а критики пусть заткнутся. Пока мы затыкаться не имеем права: в последние сезоны театр начал оживать, Чусова поставила два-три очень приличных спектакля, а Чулпан Хаматова стала актрисой первой величины. Мы умолкнем и отойдем в сторону лишь тогда, когда поймем: они все-таки решили, что в могиле лучше.