В этом году Мариинский фестиваль должен был быть поделен между французами и итальянцами. Но в Парижской опере приключилась просто эпидемия травм, и первым знаменитым гастролером феста стал Роберто Болле. Итальянец, танцующий премьерские партии и в «Ла Скала», и в «Ковент-Гарден», исполнил роль де Грие в «Манон». Готовясь к выступлению на воскресном гала-концерте, закрывающем фестиваль, Роберто БОЛЛЕ дал интервью Екатерине БЕЛЯЕВОЙ.

-- Когда вам было пятнадцать лет, Нуреев предложил вам роль Тадзио в «Смерти в Венеции». С тех пор вы в высшей лиге европейского балета и в центре внимания прессы. Не устали?

-- Нет, от этого нельзя устать. Я родился в тихом Монферрато, но учился уже в роскошном Милане. Нуреев действительно предложил мне роль Тадзио, но, к счастью, я ее так и не станцевал. (Несовершеннолетним не разрешаются самостоятельные выступления вне школы.) Потом посыпались роли в балете «Ла Скала». Меня заметила Алессандра Ферри; Сильви Гиллем пригласила станцевать ее «Жизель». Эти женщины были богинями, которые спускались ко мне с Олимпа.

-- А вам не хотелось выйти в роли Тадзио?

-- Очень хотелось, но Тадзио у Томаса Манна -- воплощение совершенства, а я в пятнадцать лет был абсолютным неучем. Ни техники, ни стиля. Да я просто понятия не имел о таких вещах.

-- Сейчас у вас отличная техника. У кого вы занимались? Помог ли в чем-нибудь Нуреев?

-- Я начинал с педагогом из Киева, потом из Литвы, затем из Вагановского училища. Я выучен по русской методике. Но этого быстро стало не хватать. Я занимался с французами и испанцами, сейчас работаю со знаменитым Энтони Доуэллом в Лондоне (с ним я заново учил «Манон»). А Нуреев -- нет, я гораздо позже созрел для восприятия нуреевского стиля. Но он сыграл важную роль в моей жизни: увидев его, я понял, что остаюсь навсегда в балете. Я почувствовал, что это мое дело.

-- Каким вы помните Нуреева? Он учил жить?

-- Он не выходил из репетиционных залов, только и видели его работающим у палки. Он казался каким-то сумасшедшим трудоголиком. И совсем без юмора. Он говорил только серьезные вещи, делал замечания, просил повторить какое-то движение множество раз. Его интересовали положение рук, выражение лица, пятые позиции и все такое. Пока он был в зале, никто не мог и подумать, что у него есть еще какая-то жизнь кроме танца.

-- А вас жизнь вне танца интересует?

-- Да нет, пожалуй. Я сосредоточен на себе, на своем теле, на своей технике. Без сцены я как бы и не существую (Роберто отказался выйти из репетиционного зала для интервью и продолжал говорить сидя в шпагате. -- Е.Б. ). Для меня это не внешние вещи, скорее космос, в центре которого я нахожусь. Я ищу гармонии в этом космосе, повторяю движение до тех пор, пока оно не становится удобным телу и музыке. Вы напрасно думаете, что это скучно. Мне не нужно рассматривать статуи или листать альбомы, хотя и это я делаю. Половина моего успеха в самоуглублении. Меня считают ненормальным, ну и пусть. Балетные должны быть не похожи на других людей. Когда меня назначили послом ЮНИСЕФ, я согласился: думаю, что имею право нести людям что-то возвышенное, в хорошем смысле этого слова.

-- Вы говорите о гармонии, а европейская критика называет вас Нарциссом...

-- Античные персонажи так банальны. Аполлон -- красавец, Нарцисс -- эгоист, фавн -- животное. Странно было бы чувствовать себя одним из них. Я выбираю Марса, так как в балете я как на войне, всегда наступаю. И сил у меня всегда полно на репетициях -- любая моя партнерша может чувствовать себя Венерой.

-- А как у вас сложились отношения с Наташей Сологуб? Она до фестиваля лишь однажды станцевала Манон. Интересно было с ней работать?

-- Безусловно. Она абсолютно бесстрашная. А вы знаете, какие в «Манон» опасные поддержки! В Лондоне и Париже эту роль танцуют опытные балерины. Лучшие Манон на сегодня -- это Гиллем и Ферри. А Наташа очень эмоциональная, очень игровая, красивая балерина. Я все делаю для того, чтобы это не потерялось. В «Манон» важно, чтобы оба артиста блеснули. Для меня этот спектакль всегда личное приключение с новой партнершей. Впрочем, как и во всех балетах Макмиллана. Я знаю, что у вас недолюбливают Кеннета, посмеиваются, но это оттого, что не до конца чувствуют английский стиль. У него как в английском детективе -- джентльмен действует на пару с леди.

-- В программе фестиваля рядом с вашей «Манон» премьера Форсайта. А вы пробовали что-то из его хореографии?

-- Да, шесть лет назад станцевал In the middle (в Мариинке этот балет называется "Там, где висят золотые вишни». -- Е.Б.). Мне не очень-то нравятся эти женщины-машины, киберкультура, параметры матрицы. Очень страшно. Надеюсь, что они пройдут мимо меня. А что касается стиля, то все академисты вам скажут: Форсайт -- это не так уж сложно. Язык его нужен, чтобы лучше понять классику. Зритель думает, что это новация, а тело понимает: все уже было. Зрителю такие тонкости не заметны, это и к лучшему. Пусть думает.