Аккуратный кордебалет, ловко вращающийся шут (Андрей Иванов), добротное па-де-труа -- так танцевали в Мариинке пятьдесят лет назад, и через пятьдесят лет так станцуют. «Лебединое озеро» в редакции Константина Сергеева, размеренное, чуть скучноватое. В 1950-м, когда Сергеев делал свою редакцию, балет, защищаясь от ядовитой пыли истории, продолжал отгораживаться, останавливать время -- и остановил его столь успешно, что прослыл самым консервативным из искусств. «Лебединое» стало сказкой, что приключалась в стране Нигде-и-никогда. Для него не то что дни/минуты, сезоны перестали иметь значение. На нынешнем Мариинском фестивале Ульяна Лопаткина балет из этой страны выдернула.

После того как она в этом году вернулась из долгого отпуска (сначала травма, потом ожидание ребенка), Лопаткина уже однажды станцевала «Лебединое». Отзывы поклонников были разными -- от «еще не восстановила прежнюю форму» до пенных восторгов. Но тогда балерина показалась Петербургу; теперь -- если пересчитать иностранные автобусы на площади у театра и обитающих в партере заморских критиков -- всему миру. После нового достояния Мариинки -- Форсайта, на второй день фестиваля, как лучшая балерина страны -- ее самое главное уже имеющееся достояние. Показалась -- новой, знакомой, непривычной.

Танцевать с Лопаткиной на фестивале должен был премьер Парижской оперы Хосе Мартинес, но из-за травмы он приехать не смог. Принцем Зигфридом стал Данила Корсунцев -- аккуратный и внимательный партнер, и... не более того. Партию Зигфрида в кулисах привычно называют «полторы вариации». У звезд эти вариации запоминаются. У Корсунцева -- нет. Сказать «спектакль Лопаткиной и Корсунцева» -- невозможно. Спектакль был только Лопаткиной.

Она превратила «Лебединое озеро» в повесть о трех сезонах, трех временах года. Первая картина -- когда ее еще не было на сцене и принц рассеянно наблюдал танцы поселянок, -- так и осталась вне времени, на нее чудо не распространялось. Вторая картина -- лебединая -- стала весной. Белой -- какой может быть ранняя весна.

Сдержанность этой ранней весны. Никакого хлопотания лицом. Никакого кокетства у застигнутого на озере Лебедя. И раньше это Лопаткиной не было свойственно, теперь же ощущение, что те два года, что отсутствовала, она перебирала дома жесты, эмоции, микродвижения и выбрасывала то, что считала лишним. Чтобы ничто не мешало петь линии арабеска, чтобы музыка движения даже на секунду потревожена не была. В мелких переступаниях ног совсем нет трепета и страха; это что-то внешнее, будто колыхание воды; не то чтобы этот Лебедь был уверен в счастливом конце истории (скорее наоборот), но вот есть ощущение, что даже если ее предадут, она себя не предаст. Стоицизм? Ох, слишком громкое слово. Но правильное. Раньше Лебедь Лопаткиной был существом мистическим, был созданным кем-то испытанием для принца; теперь -- это повесть более человеческая, повесть о личном испытании Одетты. Испытании стоика -- надеждой.

Потому сквозь эту сдержанность -- интимнейший, нежнейший жест. Принц держит Одетту за руку, и она вдруг кладет вторую руку сверху и взглядывает ему в лицо; после наклоняется (он стоит на одном колене) и виском касается его виска, будто в ухо целует. Нежный пыл, абсолютное доверие. Одетта принцу поверила -- здесь равно: она понадеялась на него.

В «черном» акте -- праздник черного лета. Черный лебедь -- лебедь, освободивший себя от условностей, решивший любой ценой ухватить кусочек счастья. Тут речь не о колдовстве, не о кознях Ротбарта (хотя волшебник присутствует на сцене, и Илья Кузнецов внятно отыгрывает все, что должен). Властвовать над этой Одиллией не может никто. И сражается она не «за принца», а «с Одеттой». Доказывает свою правоту. Длинные ноги Лопаткиной азартно режут пространство. Точно сделанное фуэте -- как утверждение победы. И букет белых роз, что Одиллия в упоении швыряет в воздух в финале «черного» акта, -- ее личный восклицательный знак.

А в последнем акте нет восклицательных знаков. Здесь -- осень, здесь Одетта ставит точку. Белые лебеди перемешаны со столь же печальными черными (в редакции Сергеева оставлена эта присутствовавшая в оригинальной постановке идея). Затихание, замирание жизни, прощающийся вальс. Одетта Лопаткиной не жалуется подругам на принца (видели мы балерин, превращавших несколько жестов в обвинительный приговор), она им даже не очень-то «рассказывает» о происшедшем. Ее танец -- возвращение к себе, затаенная улыбка (какая глупая была надежда...), ожидание зимы.

«Счастливый» финал спектакля до невозможности неуместен -- но так уж было принято редактировать классику в 1950 году. И все-таки «Лебединое» Лопаткиной по духу в родстве не с сергеевской версией, а с вагановской, 1933 года. В ней были танцы четырех времен года. На балу в замке мелькали Весна, Лето и Осень. А Одетта-Уланова пробегала в маске Зимы. Зима -- как истина и как судьба. Можно ли после этого удивляться тому, что «Лебединое озеро» стало нашим национальным балетом?

подпись под картинкой: Сдержанность ранней весны -- тема Одетты (Ульяна Лопаткина) и Зигфрида (Данила Корсунцев)