Когда впервые "распалась связь времен", фотографии еще не существовало. Материя, из которой сделана была Германия, стала рассыпаться много позже -- и процесс этот был зафиксирован с разных, казавшихся непримиримыми позиций. Недавно еще несовместимый по этическим, географическим, политическим соображениям огромный пазл немецкой фотографии собрался-подобрался в залах Московского Дома фотографии ловко и логично. Работы «всех звезд» немецкой фотографии почти за век -- это не шоу шедевров с целью ликвидации фотографической безграмотности на отдельно взятом немецком участке, а довольно сложная история об образах тела и архитектуры, рассказанная без нарочитой дидактичности, поскольку кураторы Клаус Хоннеф и Габриэле Хоннеф-Харлинг делали ее не для Москвы, не слишком хорошо знакомой с историей немецкой фотографии, а для Праги. Актуально выставка смотрелась и в немецкой столице, где ее недавно показывали. В Москву она приехала благодаря немецкому культурному центру имени Гете и стратегическому партнеру Московского Дома фотографии -- Volkswagen. Несмотря на сложную биографию, кажется, что выставка сделана именно для этого помещения, -- так спокойно и разумно расположились в Московском Доме фотографии все ее непростые для совмещения части, так ловко вписались большие композиции в невысокие залы.

Тело немецкой фотографии постепенно срастается, и потому первая выставка Года германской культуры в России оказалась невозможно, неподражаемо «правильной» и, одновременно, честной и откровенной. Три сотни фотографий пятидесяти пяти авторов демонстрируют все, что вы хотели узнать и боялись спросить о немецкой культуре последнего столетия, культуре, прошедшей через тернии концлагерей, эмиграций, гражданских смертей, Берлинскую стену -- к сегодняшним политкорректным звездам Единой Европы.

На открытии выставки посол Германии в России Ханс-Фридрих фон Плетц вспоминал спектакль о не случившемся в реальности диалоге Марлен Дитрих и Лени Рифеншталь -- присутствие на выставке работ автора визуального гимна фашизму не нуждается уже в оправдании кураторов, но требует сдержанного дипломатического комментария для «широкой общественности». Герои жарких дискуссий об ответственности художника перед обществом предстали перед иным судом. Но как чувствуют сейчас себя рядом фотографии Ивы (Эльзе Нойлендер-Симон), погибшей в концлагере Майданек, и Рифеншталь, заплатившей не годами, а десятилетиями остракизма за слишком удачные фильмы и снимки? Что соединяет изображенные на них тела -- чувственные и гармоничные у Ивы, триумфально волевые у Рифеншталь -- с дадаистскими упражнениями анархиста Рауля Хаусмана или с работами угодившего под чистку «дегенеративного искусства» Эдмунда Кестинга и вынужденного эмигрировать экспериментатора Ласло Мохой Надя? Немецкие фотографы двадцатых годов едва успели запечатлеть уходящую натуру -- тело цельное и самодостаточное, едва успели досконально изучить, разобрать на части и препарировать его плоть -- живую и мертвую, как пришли другие времена. Нацистские шеренги на фотографиях смотрятся эффектно, но коллективное, одетое в униформу тело отменило право на индивидуальность, а гармония после войны стала казаться невозможной -- даже в мечтах и на фотографиях.

Теперь, спустя многие годы, рубец почти незаметен. И разительные перемены языка можно принять за неизбежную эволюцию, органическую реакцию на изменение в составе воздуха, которым дышат все люди, даже фотографы. Художественные парадоксы подминают «социокультурное измерение». Процесс, шедший по живому, стал историей искусства. Травмы отмененного «нового видения» и разгромленной «новой вещественности» в Германии долго лечили уже после войны -- «субъективной фотографией» Арно Янсена и Петера Кеетмана, бесстрастными, почти документальными работами Бернда и Хиллы Бехер, бесстыдным гламуром Хельмута Ньютона. Оправданием и принятием всего сущего -- юной наглости плоти и ее старческого распада, отчуждения личности и мощного притяжения социума. Всемирной отзывчивостью послевоенная немецкая фотография готова помериться силами с легендой о русской душе. И дать пример преимущества жестокого и эффективного хирургического вмешательства перед замалчиванием и затушевыванием проблем для сращивания разломанных костей и достижения единства живого культурного тела.