Два взрыва, прогремевших в ночь на 26 апреля 1986 года на энергоблоке №4 Чернобыльской АЭС, кардинально изменили представления об атомной энергетике даже у специалистов. До этого аварии такой разрушительной силы рассматривались только в теории. Вице-президент концерна «Росэнергоатом» Евгений ИГНАТЕНКО поверил в случившееся, только когда сам почувствовал воздействие больших полей гамма-излучения вблизи разрушенного энергоблока. Он прилетел в Чернобыль из Москвы одним из первых и остался на два года -- руководить работами по ликвидации последствий аварии. На себе ощутил все: и воздействие излучения в первые дни после пожара в реакторе, и меняющееся с годами не в лучшую сторону отношение государства к ликвидаторам, и что такое быть атомщиком в стране, охваченной радиофобией. Но и сегодня, спустя 15 лет после аварии, руководит вводом в строй новых атомных объектов: Ростовской АЭС и энергоблока №3 Калининской станции.

-- Евгений Иванович, на годовщину в Чернобыль поедете?

-- Мне очень не нравится превращение этого события почти что в праздник: кругом флаги, плакаты, лозунги, митинги. Депутаты столбят себе место под солнцем, разные политические деятели выходят на трибуны. А тех, кто действительно занимался ликвидацией последствий аварии, на таких мероприятиях уже почти нет. Их туда уже и не зовут.

-- И поэтому вы даже не собираетесь отмечать?

-- Частично и поэтому. Еще мне, честно говоря, больно смотреть на закрытую Чернобыльскую станцию. Пойду 26-го на Митинское кладбище, где похоронены «чернобыльцы», -- там будет мероприятие. Но я вам скажу, что к микрофону нас, наверное, уже и не пустят. Последний раз я там выступал в 1996 году, на десятилетии. И закатил спич, который поверг в смятение руководство. Это было время выборов, и там собрались Лужков, Шойгу, много каких-то депутатов. Все стенали по поводу жертв, а я сказал, что здесь лежат не жертвы, а бойцы. Когда случаются какие-то беды, именно бойцы идут наперекор всему и, как правило, гибнут. Трусы в это время прячутся, а потом выползают и начинают рассказывать всем, что бойцы неправильно и не за то сражались.

-- Это вы по поводу изменения отношения власти к ликвидаторам?

-- По поводу власти я могу так сказать. Когда в США в семидесятых была авария на АЭС в Тримайл-Айленд, их президент уже на второй день приехал на станцию, а наш Михаил Сергеевич за те два года, что я провел в Чернобыле, там не появлялся. Он потом навестил. Я это оцениваю как государственную трусость в лице первого руководителя страны. Но должен сказать, что приезжали другие: Рыжков, Щербина, Щербицкий. И внимания проблемам Чернобыля было уделено много, и средств было выделено достаточно.

А сейчас я даже не знаю, как оценивать отношение властей и к Чернобылю, и к ликвидаторам. Действительно, кто-то приезжал в Чернобыль на полчаса, а кто-то по четыре часа в день работал на крыше четвертого блока. Больше пострадали те, кто был на первой стадии, в первые две недели, в мае 86-го. Тогда не все было понятно, и не всегда можно было правильно спланировать обеспечение безопасности человека. Нужно было срочно расхолаживать реакторы, останавливать блоки. В условиях недостаточной информации о радиационной обстановке было наибольшее число облучений. Но все ликвидаторы равны в правах и льготах. Потому что в самом начале не было четкого разграничения: кто действительно герой, а кто -- нет. А нынешние попытки все переосмыслить, пересмотреть законы смотрятся как-то не очень хорошо.

-- На всех реакторах типа РБМК, которые с тех пор стали называть реакторами чернобыльского типа, сразу началась серьезная модернизация. Стал ли Чернобыль тем самым «громом», после которого все кинулись креститься, или реконструкция, улучшение систем безопасности начались бы в любом случае?

-- РБМК появился у нас как продолжение военных реакторов. К массовому производству других, более надежных реакторов -- ВВЭР -- мы были не готовы, потому что только строились заводы-изготовители таких многотоннажных изделий -- Ижорский, Атоммаш. РБМК запустили в серию, имея в виду, что постепенно их сведут на нет. Постепенно стали выявляться и их недостатки.

А модернизация началась не только из-за Чернобыля. Уже морально устарели многие системы управления, появились новые взгляды на системы безопасности. Точнее, авария расширила наши знания по вопросу безопасности.

-- Сейчас специалисты утверждают, что такой аварии, как на Чернобыле, быть не может в принципе.

-- Очень много сделано по реконструкции АЭС, по их модернизации, чтобы не допустить того, что произошло. Сегодня наши станции по надежности одни из лучших в мире. Конечно, Чернобыль заставил многие вещи пересмотреть. Н надо учесть, что постепенно во время работы станции убираются ее дефекты, их становится меньше.

-- Но люди после Чернобыля вам все равно не верят. Или вы считаете, что глобальную радиофобию удалось погасить?

-- Как же удалось! Я недавно был свидетелем настоящей паники в Ростове, уж не знаю кем спровоцированной. Появились слухи об аварии на Ростовской АЭС, по городу ездили какие-то автомобили с мегафонами и призывали бежать в аптеки за йодом и кальцием. А за несколько дней до этого в местной газете появился фантастический рассказ-катастрофа о гибели города. Потом паника переметнулась в Пятигорск, Волгоград, южные районы. Меня пригласили на телевидение давать объяснения.

-- И что вы сказали?

-- Посоветовал ростовчанам, если хочется выпить, употреблять не йод, а что-нибудь покрепче.

-- А серьезно, что было на станции на самом деле?

-- Ничего заслуживающего внимания. Реактор еще не был принят в эксплуатацию, был в опытном состоянии, мы занимались поиском дефектов. Определили, что дефекты есть. Оператор остановил реактор. Останов был даже не автоматический, как у нас ежегодно случается с каждым третьим реактором, а ручной. Но по инструкции, мы обязаны уведомить об этом органы надзора и МЧС. Туда информация поступила. А потом как-то превратилась в панику. Но я хочу сказать, что в Ростове йодная профилактика не понадобилась бы и в самом худшем случае. Реактор уже находится под оболочкой, а она на Ростовской станции герметичная, лучшей в России оказалась.

-- Может быть, вы это раньше плохо объясняли? Может быть, работа с людьми неправильно ведется?

-- По-моему, она не ведется вообще в том виде, в каком нужно. Все знания должны даваться еще в школах. И рассказывать не только о том, что были Рентген, Кюри, но и об уроках Чернобыля. Теоретические знания должны быть пропущены через опыт, хотя бы через опыт других, тогда вы не будете бояться и будете нормально работать. Понимать, что опасность -- это не какие-то заученные наизусть цифры, а некая ситуация, которую надо уметь быстро и правильно оценить.

Приведу пример. В Чернобыль через какое-то время после аварии зачастило начальство. И каждый пытался забраться на четвертый блок, походить, проявить себя. А у меня уже было такое состояние, что я сильное излучение -- уровни выше 10 рентген в час -- чувствовал физически, затылком. И сопровождать их, как ответственному за объект, мне совершенно не хотелось. А руководителям такое не нравится, и они постоянно намекали -- вот, мол, трусоват, мы же спокойно там ходим. Потому что не понимали: не надо рисковать, когда совершенно нет в этом необходимости. Все надо делать осознанно и правильно. Но объяснить это людям -- что такое хорошо, и что такое плохо -- на самом деле гораздо сложнее, чем у Маяковского.