Обидеть художника может каждый. Лучший способ -- ретроспективная выставка живого классика. Притом не еле живого, а в полном расцвете творческих сил. Активного прямо-таки до невозможности. Столкновение этакого метеорита с расслабленно-респектабельной национальной сокровищницей не могло даться легко обеим сторонам. Результат просто обязан был стать выдающимся, исчерпывающим высказыванием. Покончить навсегда со всеми неясностями и разночтениями в трактовках творчества художника Злотникова и положить начало его новому пониманию. В общем -- быть совершенством. Художник для этого сделал все, что мог. Всю жизнь трудился и галерею, конечно, достал по полной. О последнем обстоятельстве свидетельствуют не только вздохи сотрудников на вернисаже. Но и тщательно проработанное, почти идеально продуманное пространство выставки. Замечательная развеска. На редкость удачный подбор работ. Выверенные акценты. Все хорошо ровно настолько, насколько вообще возможно при объективном взгляде творца на свое творение. Но даже Злотникову невозможно преодолеть непреодолимое -- каталог к вернисажу опоздал. Вместе с заключенными в нем единственно верными определениями и комментариями.

Увы, ретроспективе с трудом удается соответствовать столь высоким намерениям и оправдать столь серьезные ожидания. Не в обиду Злотникову -- это вообще трудно: прожить жизнь в искусстве по восходящей, без обидных провалов и необъяснимых неудач. Автор одного выдающегося произведения тоже остается в истории. Юрий Злотников поцеловал время однажды, когда сделал свои «Сигнальные системы» (1957--1961) -- большую серию работ с заумной технократической программой. «Попытка выявить закономерности психофизиологической реакции зрителя на первоэлементы -- цвет и форму, определить их семантическую константу» удалась. Реакция зрителя -- в полном соответствии и дивной гармонии с указанными закономерностями, несмотря на невыговариваемые определения. Злотников измерил-таки алгебру гармонией и нашел квадратуру круга. Союз физики и лирики состоялся. К полному удовлетворению шестидесятнической интеллигенции, зараженной бациллой точного знания об искусстве, и далеких от всяческих наук «простых зрителей». Жизнь удалась раз и навсегда. Но юному тогда художнику оставалось еще прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Которых впереди было -- не счесть. (И надеемся, будет еще больше.)

И Злотников работал. Социальная проблематика в конце пятидесятых, эксгибиционистские автопортреты и духовные искания в шестидесятых-семидесятых, декоративность в восьмидесятых, нынешняя «тема глобального информационного поля» -- все важно, актуально, правильно, хорошо и интересно сделано. И по мысли, и по воплощению. И по попаданию в коллективное сознательное, а также бессознательное. И по декоративности-привлекательности. Этапы большого пути. Становление личности. Изживание комплексов советской интеллигенции: сначала художественных, затем духовных. Расширение горизонтов. Растерянность по мере их окончательного приближения.

Но все это как-то недотягивает до тех самых псевдонаучных прекрасных «сигнальных систем». Но самоуспокоиться, признать, что «все в прошлом», и почивая на лаврах, оставить «истинного себя» в далеких 60-х, когда все так здорово удавалось, знаменитый неуемным характером не менее, чем замечательными абстракциями, Злотников не готов. Потому видно и рвется наружу его чудовищная энергия, что невозможно вернуться к забытой тайне. Творцу обидно, что началу все внимание. Он ведь в отличие от нас знает о себе все -- как что давалось, откуда взялось и куда делось. Но обижается зря. Ведь и в самом деле жизнь удалась.