Идет закрытая генеральная репетиция. Впервые в стране ставится свежепереведенная зарубежная пьеса. Исполнитель главной роли несколько лет работал в провинции, теперь ему важно с триумфом вернуться в столицу; антрепренер в долгах, перезакладывает реквизит; юная звезда пышет энтузиазмом, пожилой актер спорит с режиссером о новой драме; на третьем ярусе вылавливают скрывающегося там театрального репортера. Все как обычно. Япония, 1897 год, театр кабуки, "Гамлет".

В течение трех дней на сцене Центра имени Мейерхольда японская театральная компания "Кияма" играла поставленную Тосифуми Суэки пьесу Цуцуми Харуэ, рассказывающую о том, как именно это все происходило. Как Шекспира впервые ставили на островах. Или как могли его ставить.

Жанр -- не историческая драма (хотя в тексте -- приметы переменчивого, дребезжащего, неверного времени -- времени, когда две культуры уже столкнулись, но успели лишь слегка отравиться друг другом) и не совсем комедия -- в финале один из самых обаятельных героев, антрепренер Морита, умирает из-за сердечного приступа, и зал как-то сникает, хотя до этого два действия хохотал. Жанр -- европеизированное закулисное предание, что в родстве с Кином, с его гением и беспутством, да с филатовскими "Сукиными детьми". Только у европейского театра были (и остаются) претензии быть Вселенной, впихивать мироздание в четыре кулисы, заставлять его отражаться в зеркале гримерки. Соответственно, актер -- немножко больше чем человек. И пьесы о театре, распахивающие залу содержание кулис, всегда лукавые пьесы: вот господа актеры ревнуют, ссорятся, считают денежку, а вот вдруг вспархивает летучее вдохновение, они -- боги и герои. Романтическая мифология, переваренная общеупотребительным театром, -- теперь мы посмотрели и на японский вариант.

Вдоль задника -- бордовый занавес. Справа и слева -- вешалки с костюмами. Барон Мияути (его роль исполняет Цугики Хаяси), два года пропутешествовавший по Соединенным Штатам и вернувшийся убежденным западником (хм... если так можно сказать о японце-американофиле), ведет репетицию в старинном театре. Увидев в Штатах выступление знаменитого актера Эдвина Бута, он загорелся идеей воспроизвести этот шекспировский спектакль на родине. Договорился с театральным антрепренером, стал спонсором постановки и начал объяснять актерам кабуки, что такое Шекспир и как надо его играть.

Смех возникает в зале сразу же, как собирается труппа. На Офелии (Макото Исогаи) -- актере оннагата, то есть парне, исполняющем женские роли, -- "европейское" дамское платье, какие-то немыслимые белые оборочки, из которых торчат костлявые локти. Клавдий (Ютака Ода) напяливает на себя бордовый пиджак и жилетку, но при этом делает традиционный грим злодея театра кабуки; актер, игравший Гертруду, отказывается выходить на сцену в этой белиберде, и его приходится заменить на случайно оказавшегося рядом ветерана сцены (представьте себе учителя Йоду из "Звездных войн", закутанного в наряд Папы Римского, с золотой тиарой, -- и это королева Гертруда). Еще забавнее рассуждения актеров о пьесе -- "Зачем перед местью врагу ударяться в философию?" (это о "Быть или не быть" -- и следует предложение монолог купировать) и "Ладно бы она покончила самоубийством, а то ведь выпила яд по ошибке" (о несчастной королеве, разумеется). Актеры, с детства учившиеся и работавшие в кабуки, чужую манеру игры перенимают неохотно. С учителем им не повезло: барон -- энтузиаст, но энтузиаст неодаренный, и это отлично сыграно в центральной сцене пьесы, когда барон пытается показать Гамлету (Хироси Мураками), как Эдвин Бут читал "Быть или не быть".

Тут театр в квадрате, театр в кубе: барон показывает и рассказывает, как играл Эдвин Бут; сквозь плохой показ просвечивает то, что было на американской сцене на самом деле; Гамлет пытается копировать барона, но естественно приспосабливает к себе, к собственной манере двигаться его нервные движения; и сквозь это видно, какой отличный актер-неврастеник вот-вот прорвется сквозь пелену условных жестов.

Пьеса движется по накатанной дорожке: понятно, что поначалу протестующие против новшеств актеры (всерьез идеей нового театра была увлечена лишь экзальтированная Офелия) увлекутся работой, увидев в тексте переклички с одной из самых знаменитых японских пьес -- "Сокровищницей вассальной верности", что самый ехидный актер в труппе, изводивший постановщика и продюсера, в отчаянный момент (визит кредитора) развяжет свой кошелек и заплатит проценты по продюсерскому долгу (а постановщик-спонсор, между прочим, откажется -- и это звоночек нового времени, где господин уже не чувствует себя ответственным за доверившихся ему людей). Понятно, что после того, как театр из заклада выкупит конкурент и премьера будет отменена, продюсеру останется только умереть (но не будет никаких вспарываний живота в знак протеста -- плотный дядя с легкомысленным шарфиком на шее просто свалится с сердечным приступом, как нормальный человек). И понятно, что по законам жанра актеры не останутся у победившего конкурента (хоть он и обещает "не обидеть"). Они уйдут кто куда, Гамлет -- так просто в парковый балаган, сообщив, что теперь будет играть Юроносукэ (центрального персонажа "Сокровищницы"), пользуясь тем, что узнал во время шекспировских репетиций. То есть театр кабуки, всю жизнь работавший для широкой публики (в отличие от аристократического но), в полном соответствии с каноном европейского театра для широкой публики, вывел в финале патетическую трель. Но зритель только успел тревожно вздохнуть -- и уже все вышли на поклоны.